Заходим в жилища рабочих, так называемые «rucas»: это земляные хижины, вытянувшиеся рядами вдоль пыльной дороги. Их серые от пыли соломенные крыши опускаются до самых окон, через открытые двери виден земляной пол. Кухни в них нет, еду готовят в углу двора, иногда под железным навесом; огонь разводят меж закопченных камней и на них ставят глиняный горшок. Воду берут прямо из оросительной канавы.
— Право же, сейчас нашим рабочим живется совсем неплохо, — говорит хозяйка. — Они получают заработную плату продуктами и наличными деньгами, а кроме того, у каждого есть свой собственный участок земли. Они могут создавать свои организации. Те, кто умеет хоть немного читать, могут участвовать в выборах в парламент. Помещик нередко бывает настолько предусмотрителен, что отвозит их к избирательным участкам на собственном транспорте...
Амбары, сараи, конюшни, склады, загоны для скота, молочная ферма, кузница, небольшая лесопилка. Работа идет полным ходом, каждый занят своим делом. Женщины выпекают хлеб в печах, расположенных прямо под открытым небом; мужчины грузят мешки на повозки, запряженные быками; из кузницы доносятся удары молота по наковальне; кто-то объезжает молодого коня, гоняя его вокруг дерева. Лают собаки; дети с любопытством поглядывают на прохожих и проезжающих; десятники, скачущие нам навстречу, при виде хозяйской дочери приветственно прикладывают хлыст к широкополой шляпе и показывают белые зубы, расплываясь в угодливой улыбке.
И вот мы возвращаемся назад. Пишем слова благодарности в книгу гостей; при этом мы испытываем какое-то очень противоречивое чувство: что-то нам понравилось, а кое-что не понравилось. И это кое-что ложится черным пятном на патриархальную идиллию помещичьей усадьбы, пятном, которое не скроешь никакими разговорами о традициях и обычаях этого края.
У Пабло Неруды
Чилийский климат очень полезен для поэтов. Это, возможно, объясняется тем, что страна, с одной стороны, живет очень обособленно, а с другой — чрезвычайно подвержена всякому воздействию извне. Это и захолустная провинция, заброшенная где-то в горах, и передовой форпост, выдвинутый к самому Тихому океану. Чилийская национальная культура служит благодатной почвой для поэтического творчества, а вся жизнь чилийцев — яркая картина великой борьбы человека с суровой и непреклонной природой.
Пабло Неруда — боевой и очень плодовитый поэт; его могучий голос гремит над всей Южной Америкой и разносится по всему миру. В политическом смысле он подобен несокрушимой скале, вокруг которой всегда кипит буря и бушуют волны. Но даже его злейшие враги, литературные и политические, гордятся им, ибо Неруда — это национальное достояние Чили. Он олицетворяет поэтическую душу народа и его боевую силу. Он сам — сердце народа, живое и кровоточащее.
Неруда только что вернулся в Сант-Яго из турне по югу страны, во время которого он выступал с чтением своих стихов.
Ранним воскресным утром мы садимся в машину Неруды, чтобы ехать в Исла Негра. Но сегодня выборы, нужно сначала проголосовать, а избирательные участки найти не так-то просто. Перед участком стоит полицейский и строго надзирает за порядком (в руках у него винтовка). Мужчины и женщины голосуют раздельно; если два человека начинают разговаривать друг с другом, им немедленно приказывают разойтись. Выборы проходят чинно и спокойно
Наконец мы отправились в Исла Негра.
По обеим сторонам дороги пламенеют красные виноградные листья, цветут подсолнухи, в зеленых садах лежат белые тыквы, словно груды гигантских яиц. Над летним чилийским ландшафтом уже чувствуется первое дыхание осени.
И вот мы на месте: Исла Негра (Черный остров). Собственно, это совсем не остров и не слишком черный, а просто часть берегового обрыва с дикими скалами и белым песком. Впервые Неруда был здесь почти двадцать лет назад. Хозяин участка хотел назвать его «Морская чайка», но Неруда настоял на «Исла Негра». Его каменный дом стоит на высоком, открытом со всех сторон месте, словно старинная крепость.
У подножия обрыва грохочет море, волны бьются о скалы, и весь дом содрогается от их могучих ударов. Сырой соленый запах моря проникает в комнаты. Над обрывом нависает небольшой мыс, на котором установлено деревянное изваяние женщины (оно намного больше человеческого роста); на женщине надета туника, а глаза у нее слепые, как у Сибиллы. Здесь же стоит каменная скамейка. С этого места поэт смотрит на Великий океан.
Вечером вспыхивает пламя в очаге, который сложен из больших круглых камней, отшлифованных морем. Здесь, перед огнем, начинается наша беседа.
— Исла Негра, — говорит Неруда, — возможно, производит немного мрачное впечатление. Но здесь, как нигде, я чувствую себя самим собой. По сути своей каждый поэт — сын природы, дикий обитатель лесов или морей. Вот это природное начало и дает ему возможность творить, видеть и чувствовать то, что другие проглядели, затоптали, предали. Весь Исла Негра пронизан могучим светом океана, который можно сравнить с рентгеновскими лучами: он озаряет все главное и оставляет в тени второстепенное.
Это и есть свет поэзии, проникающий до самых корней жизни.
Но поэзию нельзя отрывать от политики. Политика определяет и образ жизни и условия жизни. Поэт ни в коем случае не должен отгораживаться от политической борьбы, особенно в Южной Америке. Здесь ни на один день не прекращается глубокий политический кризис, иногда происходят государственные перевороты, но это не ведет к каким-нибудь существенным переменам в положении той или иной страны.
Главное, что определяет сейчас положение Южной Америки, — это ее зависимость от США. В экономическом и других отношениях южноамериканские государства являются не чем иным, как колониями США. Соединенные Штаты держат в своих руках внешнюю торговлю Южной Америки и направляют развитие ее экономики. Американцы либо препятствуют созданию тех или иных отраслей промышленности, либо монополизируют их. Они бы хотели, чтобы Южная Америка навсегда осталась сельскохозяйственным районом, поставщиком сырья и рынком сбыта для американских товаров.
Что же касается Чили, то здесь происходит решительная борьба между силами реакции и социального прогресса. И, судя по всему, левые силы медленно, но верно укрепляют свои позиции.
Мы едем на машине через Перес Росалес: дорога прорезает насквозь огромный девственно-первобытный лес. Лес, который живет и умирает в одно и то же время. Деревья пожирают друг друга, душат и топчут. Всюду медленное умирание, загнивание и вновь рождение.
Почти половина деревьев стоит с мертвыми верхушками, похожими на камертоны. Многие рухнули на землю, образуя широкие улицы серой лепной смерти. Некоторые зацепились при падении за другие деревья и остались висеть, медленно разлагаясь. А некоторые уже давно превратились в невысокие, вытянутые в длину холмы, заросшие мхом и травой, словно старые могилы.
Живые деревья бурно цветут как в лихорадке, цветущие растения-паразиты сливаются с их собственными цветами, создавая феерическую картину красок и оттенков. Вершины некоторых деревьев словно засыпаны снегом, другие усеяны маленькими колючими язычками пламени, третьи будто убрали себя подснежниками.
Мы спускаемся по длинному темному склону к озеру, зеленому, как гороховый суп, как абсент с молоком: Лагуна-Фриас. Мы в Аргентине.
Сокращенный перевод со шведского К. Телятникова