Вот и все. Атомная станция — реально и просто, как и жизнь в этом городе, среди здешних людей.
В. Орлов, наш спец. корр. Фото автора
Али-Баба — последний шарманщик
Я встретился с ним за кулисами Дома актера и разгадал один его фокус. Представьте, стало скучно и обидно, как будто я обокрал сам себя. Больше я этого делать не буду. Ведь всякий знает, что если голубую ленту перерезать ножницами пополам, то уж ее нельзя связать так, чтобы лента опять стала целой. И лучше, даже будучи взрослым, сто раз подряд удивиться, чем один раз узнать секрет.
Петр Яковлевич показывал фокус с шариками. Шарик раздваивался в его руке, потом их стало три... Потом они вовсе исчезли.
— Хотите медленно? — спросил Петр Яковлевич. — Совсем медленно? Вот так... Ррр-раз! И нету...
После недавнего представления лицо его было красным, а лоб еще не высох от пота. Растрепанные седые волосы делали его голову огромной. И оттого небольшие серые глаза его стали еще меньше.
— А вот теперь так, — засмеялся он.
Шарик исчез во рту... Я могу ручаться, что это был только один коричневый шарик. Но он тут же вынул изо рта три. Вот тут-то я и закричал: «Я понял!»
— Ну и ладно, — устало сказал Петр Яковлевич. И шарики его исчезли. — А вот этот!
И тут уж я сообразил, как радостно не знать простого секрета, а просто и весело поддаться обману, легкому и безобидному.
Знакомство наше с Петром Яковлевичем было случайным. Приехал он из Красноярска, где живет уже много лет, чтобы передать большому и, кажется, безмерно интересному музею кукол при театре Образцова кое-что из своего реквизита. Главным подарком был, разумеется, Петрушка. С этим Петрушкой Петр Яковлевич не расставался несколько лет войны, да и потом долгие годы. И вот решился проститься. Но уехать так скоро, как рассчитывал Петр Яковлевич, ему не удалось.
В одной из витрин музея лежала старинная шарманка. Бесполезно было крутить ее ручку: вал поворачивался, что-то сухо шуршало внутри, но музыки не было. Никто даже представить себе не мог, что шарманка хоть когда-нибудь зазвучит вновь. Старой шарманке было больше ста лет...
Петр Яковлевич возился с ней несколько дней. Когда первые еще хриплые звуки вырвались из нее, старый шарманщик вдруг выпрямился, оглядел всех победным взглядом и не сдержался.
— Как рука-то у меня... — сказал он. — Я ведь сам тоже маленько подзабыл... Открыть-то открыл, а вот дальше... А рука-то! Рука-то сама все нашла... Легла прямо, и вот оно!
И вдруг закричал:
Сегодня я играю,
А завтра уезжаю...
Все улыбались. Но не от неловкости, а как-то очень добро.
Одна нога на базаре,
Другая на вокзале...
Старик крутил ручку шарманки, и из нее лилась музыка, что была спрятана в ней много лет. А старик не унимался:
Тетка Алена
Прислала тридцать три миллиона...
Чтоб я дом построил.
А я пришел — проигрался:
Было рупь —
Два остался!
Это надо было записать. Старых зазывалок, очень старых, таких, что слушаешь их, и становится как-то не по себе, будто попал вдруг в самую толкучку громкого южного базара лет на шестьдесят назад, — таких уж не услышишь никогда. Но куда там! Старика словно прорвало. Он не желал останавливаться, только улыбался, а слова так и сыпались из его рта, догоняя друг друга:
Рыжий! Конопатый!
Слепой! Горбатый!
Татарин-барин!
Мордвин-господин!
Тоже не стесняйтесь...
Стою на краю,
Чуть не даром отдаю...
— А как выходили с ней, знаете? — Петр Яковлевич оглядел всех. — Это надо было делать с шиком! Ты идешь, а тут тебе кричат: «Эй! Шарманщик!» — а ты уже готов... И орган уже стоит, и ты готов...
Он называл шарманку только органом. «Трехтрубный орган «Зинер». Он Саратовской органной фабрики... А то еще «Нечада». Это одесский... Еще «Пикулин»...
— Трехтрубный тяжелый. Тридцать два килограмма... Вот покажу, как выходили с органом. Ногу надо сделать... Нет ноги у органа! Нету!
Он выбежал из-за вялых кулис быстро и легко. Только колени его подгибались, может, чуть больше, чем хотел он.