Выбираемся на берег у дома Петронило уже в полной темноте. Самый молодой из четырех наших пленников отправится на ферму. С остальных мы снимем шкуры.
Ночью спать не придется. Керосиновый фонарь еле светит. Тяжелое это, оказывается, дело — свежевать крокодилов! Наконец приспособились, и работа пошла.
Эрнестина — жена Петронило — разожгла костер и возится с ужином.
— Вы такого еще никогда не пробовали, — уверяет она.
Мы пожимаем плечами. Виктор называет несколько известных ему кубинских блюд, но, увы, он далек от истины. Эрнестина в конце концов открывает секрет. Угощать нас будут не чем иным, как бифштексами из крокодилов! В пищу идет только хвост, поэтому из громадной туши набирается от силы килограммов двадцать мяса.
Бифштексы почти готовы... Вот теперь мы с Виктором чувствуем, как голодны и как ужасно устали.
— Ну что? Попробуйте,— советует Эрнестина.
Мы нерешительно смотрим друг на друга. Жареный крокодил, не слишком ли? Проглатываем по большому куску жареного мяса и облизываем пальчики.
— А знаешь, вкусно, — говорит Виктор, — немного, конечно, жестковато, но ничего. Что-то вроде старой говядины.
— Или молодого слона, — добавляю я.
После ужина — снова за работу. К утру нужно успеть снять и засолить шкуры.
Несмотря на ночную прохладу, мы взмокли от пота. Ужасно устали пальцы, шкуру приходится постоянно натягивать и подрезать. Наконец приступаем к последней туше и в ней обнаруживаем пять яиц. Обычная скорлупа, белая и тонкая. По диаметру яйца как куриные, но более продолговатые, похожи на коконы тутового шелкопряда. Каждое весом 80—100 граммов Петронило укладывает их в корзину с илом — тоже на ферму. А пару яиц протягивает Виктору.
В нашей лаборатории мы создали нехитрые условия — при помощи песка, ила и настольной лампы. И вот, хотя в успех мы нисколько не верили, через несколько недель на свет появились два очаровательных крокодильчика. Малыши обладали прекрасным аппетитом и быстро набирали силы. Через полгода их перевезли в Ленинград, и они неплохо акклиматизировались на новом месте. Сейчас они живут у Виктора, на набережной Фонтанки, в большом старом доме.
В. Синюков
Местный житель
Летом Надя Старкова приезжала из интерната в Морошечное. Теперь от Морошечного и следа не осталось, балаганы рассыпались, сгнили, огороды скрылись под зарослями кустарника, и даже рыба в речке забыла об отцовских сетях.
Бабка собиралась в лес, подвешивала к поясу поверх трикотажной кофты берестяные чу-машки для ягод и корешков, звала Надю с собой. Высокие травы здоровались с бабкой, ягоды выглядывали из-за листьев, чтобы бабка их не упустила, птицы трещали, болтали, сообщали бабке новости.
Когда садились перекусить, бабка отделяла пищи для духов, одетых в листву многочисленных родственников плодовитого Кухте, а Надя смеялась, вспоминала, что у бабки есть спрятанная иконка.
— А твой бог не рассердится, когда узнает, что ты Кухте кормила?
— Бог дома. В лесу Кухте. А ты его не увидишь, он тебе не покажется.
Бабка помнила сказки и песни, которые все остальные в Морошечном уже забыли. Она пела о птице-рыбе по имени Митт и о хозяине зверей, который жил в облаках и гремел громом. А однажды рассказала Наде сказку о том, как одного ительмена злые люди посадили в бочку и пустили плавать по морю. Но ительмен не погиб, а добрался до острова, где жила красивая девушка.
— Эту сказку написал Пушкин, — сказала Надя с категоричностью молодости.
— Эту сказку мне давно рассказывали, — не сдалась бабка. — Хочешь дальше слушать?
Бабка знала и понимала лес, владела в нем тайнами, доставшимися ей от сотен поколений лесных жителей. О них еще в XVIII веке писал путешественник Стеллер: «Они имеют колоссальные познания в области ботаники... Обычно им известны все туземные растения как по их именам, так и по их свойствам». И когда жители маленького Морошечного переселились к морю, в село Ковран, бабка тосковала по лесу, и в этом ее не могло утешить ни кино в новом клубе, ни больница, ни радио, столь привычные и нужные для молодых.
Но тогда Нади на Камчатке уже не было. Она уехала в Ленинград, поступила на факультет народов Севера. Отец опасался сначала — куда в такую даль поедет девушка? Потом сам говорил: «Хорошо, что поехала, не испугалась». Надин отец, в гражданскую ставший на сторону красных, человек уважаемый и серьезный, кончил лишь четыре класса церковноприходской школы еще до революции. Тогда это было много, очень много для ительмена. И он хотел, чтобы дети стали образованными. Надя вернулась на Камчатку с дипломом историка, она учительствовала в школе. Потом переехала во Владивосток, где стала работать в секторе этнографии и антропологии Дальневосточного филиала Академии наук: и это случилось потому, что она встретилась с человеком по фамилии Сэм. Он помог определить Наде ее стремления.