— Тихо!
Громовой голос покрыл шум, подобно тому как заводской гудок покрывает грохот машин. Внезапно наступила тишина. Все головы повернулись назад.
Позади класса стоял капрал Траунсер. До этой минуты Хоппер не замечал никакой разницы между ним и остальными солдатами; теперь он сообразил, что Траунсер, должно быть, значительно старше восемнадцатилетних мальчишек и, по всей вероятности, кадровик. К тому же Траунсер был, пожалуй, самым мощным существом, которое ему когда-либо приходилось видеть (если не считать гориллы в зоопарке). Фигура у него была массивная, и железные мускулы распирали рукава мундира, который был ему, ясно, тесен. Череп у него был почти квадратный, а челюсть грозно выдавалась вперед.
— Так вот, — сказал Траунсер уже немного спокойнее. — Если кто еще попробует зашуметь, так может и по шее заработать. Ладно, сержант, давайте дальше, мне понравилось...
Хоппер, на которого Траунсер нагнал страха не меньше, чем на его учеников, поспешно возобновил чтение, и класс теперь слушал молча, хотя с явным отвращением и непониманием, отчет о первом заседании Пикквикского клуба.
Утро казалось нескончаемым. Но вот наступило время обеда, и Хоппер с облегчением закрыл книгу. Класс молча разошелся.
Вечером того же дня сержант Хоппер бродил в одиночестве по городу. Он обнаружил, что в столовой для младшего командного состава на него смотрят с нескрываемым пренебрежением.
Устав бродить, он завернул в кафе и заказал себе чашку чая. Он сделал глоток и чуть не поперхнулся — прямо напротив него усаживался огромный Траунсер.
— Разрешите присесть? — спросил Траунсер, придвигая стул.
Хоппер сделал вид, что только об этом и мечтал.
— Вот какое дело, — начал Траунсер. — Нужно кое-что обсудить. Давайте с вами договоримся. — Траунсер принялся шарить по карманам и умолк. — Нет ли у вас закурить? — спросил он. — Видать, забыл сигареты в казарме.
Хоппер протянул ему свой портсигар. Траунсер взял сигарету, а потом еще две, чтобы хватило до конца вечера.
Он жадно затянулся и со вздохом облегчения выпустил дым.
— Я насчет этих самых школьных дел, — продолжал он. — До сих пор меня это мало трогало.
— Вы что, совсем не умеете ни читать, ни писать? — спросил Хоппер.
— Я умею подписываться,— ответил Траунсер с гордостью. — И я могу прочитать в комиксах почти все. Только, знаете, я хочу научиться читать и писать как следует.
Траунсер улыбнулся во весь рот, обнаружив при этом два ряда великолепных белых вставных зубов, совершенно не гармонировавших с его помятым лицом.
— Видите ли, — продолжал Траунсер, — как это получилось: несколько месяцев назад я на ходу спрыгнул с мопеда и зашиб себе ногу, и меня уложили в военный госпиталь. Лежу я себе в маленькой такой палате, и вдруг как-то раз вечером какой-то псих включил это чертово радио, а потом вышел и бросил меня одного. И оказалось, он оставил его на третьей программе, чтоб ей пусто было, а я тут валяюсь в постели и даже встать не могу, чтобы выключить! Хочешь не хочешь пришлось слушать. А давали какую-то пьесу, и все в стихах, все в стихах. Я-то стихами никогда особенно не интересовался — ну, там песня какая-нибудь: «Гунга-Дин» или «Мой маленький зеленоглазый идол» — это еще куда ни шло, а уж от этой заумной муры меня аж замутило. Но только, знаете, эта пьеса меня проняла. Я ничего такого раньше не слыхал. Это было просто черт знает что!
Траунсер, утомленный длинным монологом, затянулся сигаретой. Его маленькие черные глазки восторженно поблескивали. Он протянул Хопперу какую-то книжонку.
Хоппер посмотрел на обложку. Это оказалась пьеса модного импрессиониста.
— Вот как, — довольно некстати сказал Хоппер.
— Из-за этого-то я и лез из кожи, чтобы попасть в ваш класс, — пояснил Траунсер.
Хоппер вздохнул при воспоминании о неудачном дебюте.
— Вряд ли у меня что-нибудь получится. Солдаты, кажется, не очень-то хотят учиться.
— Как я с ними поговорю, так захотят, — сказал многообещающе Траунсер, — об этом-то я пришел договориться. Вы меня учите читать и писать как положено, а я уж догляжу, чтобы ребята тоже занимались, нравится им это или нет. Это же для вас будет марка! Чуете, что будет с командиром!