— Небось вокруг Дархана только жаворонка и увидишь? В Гоби да в горах осталась охота?
— Ну уж нет! — отозвались попутчики-дарханцы. И расхохотались — так дружно это получилось. Они все оказались патриотами Дархана — и москвич, и иркутянин, и монголы — с Селенги, и с Хангая, и из далекого Хубсугула.
— Здесь козлов диких и лис знаете сколько? А рыба? Таймень и в двадцать килограммов не редкость.
И москвич уточнил:
— Я не рыбак, я правду говорю.
«Парус» над цементным заводом ровно стоял в сонном воздухе. Сейчас, днем, он был белоснежен и ярко светился.
...Текла, вилась дорога... Реки лежали еще во льдах — бирюзовых, опаловых, вздувшихся, ползущих на берег.
Округлые, налившиеся соками кустарники сбились вдоль русла, как разномастные табуны — к водопою. Буланые — желтоватые ивы, и красно-гнедые вербы, вороные и чалые заросли замерли, насторожились. Ветер, держащий в себе и свежесть льдов, и живой, с привкусом болота дух подтопленных лугов, слегка пошевеливал кустарники, заставляя ждать, что вот, как вспугнутые табуны, подхватятся они и понесутся к холмам и скалам. Но не тронулись, не понеслись — ждут, когда открыто засинеют и побегут воды — проводить их в дорогу.
Под мостами тело воды сломало оковы, синеет глубоко, свинцово, неприютно. Шоферы, подогнав к промоинам машины, поили их чистейшей влагой — готовились к перевалам.
Перевалы лежали впереди, среди голубых и синих хребтов. Горы подкрадывались незаметно. Но вот заныли приуставшие моторы, слышнее упираются в дорогу колеса, гуще летит из-под них щебенка.
Все дальше оставался за нами Дархан. Второй город страны. Мы ехали в Третий город.
Дорога к бирюзовой горе
Невинный вроде придорожный снежник подтаял, подточил полотно. Объезд. Расхристанные, неудержимо расползающиеся обочины трудно пропустили ко взгорку. За ним, на следующей гряде, чернели руины. Суше дорога, полотно ее прорезало горку, розовые и салатные граниты вскрыли свое нутро. И вдруг перед нами появились остатки башен и стен; руины дворцов и храмов замаячили на километры вокруг... Город?
Нет, люди тут никогда и не жили. До недавних пор и кочевники не показывались здесь. Непонятные и мрачные вулканические останцы отпугивали аратов от этого района высокогорной степи. Пастушьи тропы обходили его — зачем на немеряных степных пастбищах запускать скот в лабиринт скудных и мрачных «чертовых» угодий?
На острой вершине пористой глыбы, опутанной ржавыми кустами-деревцами, громоздилось что-то определенно железное. Ноздреватый и черный, как метеорит, останец венчала... кровать с сеткой. Надписи — монгольской вязью и по-русски — извещали: «Отель «Эрдэнэт».
Где-то тут дорожники обосновались долгим лагерем, а когда собрались двинуться дальше, вскинули на останец износившуюся кровать — «Мы здесь были, чай-кумыс пили»...
От «гостиницы» до города Эрдэнэта еще десятки километров. И перевалы...
Для Константина Климовича (он тогда возглавлял отряд молодых советских строителей) часы дороги — часы неуходящих забот. Он по-хозяйски оглядывал сошедший в кювет прицеп с кирпичом:
— Не успеют дотемна в город, придется разгружать, так не вытянуть.
И не уставал показывать:
— Здесь зимой на лыжах катаемся. Снегу в долинах хватает. Пурги здесь страшные. И особенно к концу зимы. В тот год — я только приехал — уже в мае—июне страшные бураны с дождем, с гололедом накинулись на пастбища в горах. А овцы как раз окотились — много молодняка, скот поднялся на пастбища. Дали тревогу, все пошли на помощь аратам. Самолетами, вертолетами, а где машинами доставляли корма. Несколько суток возили. Тысячи людей были этим заняты. Подсчитали, говорят, погибло три тысячи овец. Много? Смотрите — сколько в этой отаре?
Действительно, сколько овец в той отаре, что покрыла сероватой пеной просторное днище ложбины? Тысяча, две? Или в этой, что перекатилась через увал километровым облаком?
— Здесь ясно видишь силу природы. Она не только злая — щедрая, богатая. И трудная. Землю за зиму на открытых местах — а где тут не открытые? — до двух-трех метров прохватывает. Три дня назад ехал, снегу было... Но он не хранится долго — видите, парит как? Солнышко, как у нас на юге, широты ведь ростовские. Снег не успевает таять, «высыхает». День-другой полежит — и дрожит дымка, марево течет над землей. И так даже зимой. Снежного одеяла не получается, зябнет земля. Совсем оттаивает лишь к июню. Дороги плывут. И без перехода почти — пыль, при степных ветрах — пыльные бури.