...Вот и сейчас мысли о войне не давали заснуть Бухтиярову. Молодой, полный сил, он с самого лета 41-го рвался на фронт, а его загнали в этот медвежий угол. «Ну что скажу своим будущим детям, когда они спросят, воевал ли я с фашистами?»
Бухтияров вылез из мешка и вышел на воздух. Обошел нарты, свернувшихся во сне собак и, успокоившись, решил: «Двинусь с рассветом. На реке ледостав, в темноте не пройти, можно потерять упряжку...»
Разбудило Григория нетерпеливое повизгивание Шайтана. Каюр быстро натянул унты и, набросив пыжиковую рубашку-анорак, выглянул из палатки. Было еще темно, но на севере сквозь рваную облачность зеленело небо, предвещая хорошую погоду. Решив не завтракать из-за близости дома, свернул палатку, уложил в нарты и занялся упряжкой. Наконец под окрики «хоп-хоп» нарты рванулись вперед, поднимая тучи снега. Григорий, пробежав метров сто, вскочил на нарту и, придерживая рукой за дужку, повернул свой экипаж в одиннадцать собачьих сил на север, к зеленому просвету, пронизанному алыми языками еще не взошедшего солнца. Собаки, чувствуя близость дома, потянули тяжелые нарты без окриков и понукания. В низинах, где снег был рыхлый и глубокий,
Григорий соскакивал с саней и бежал рядом, помогая упряжке выбраться из распадка. Через час бешеной езды, взобравшись на очередную возвышенность, Григорий остановил нарты, чтобы сориентироваться и дать передохнуть собакам.
Вдали, за белыми перекатами заснеженной тундры, синела полоска моря, а чуть ближе, за крутыми берегами реки Ленивой, черными точками обозначался поселок зимовки.
Собаки рванули нарты, и даже по упруго натянутым постромкам можно было понять, как им хотелось домой.
Всходило солнце. Огромное, приплюснутое рефракцией, оно причудливо меняло форму, напоминая то огненный корабль, то стремительно летящий дирижабль в сполохах золотого пожара. Лучи его заливали тундру нестерпимым блеском.
Уже отчетливо были видны ажурная башня ветровой электростанции, жилой дом, склад и метеостанция. «Спят, что ли? Никакого движения, а ведь по времени как раз срок запуска очередного зонда. Проспать время наблюдения за высотным ветром? Хороши...»
Не доезжая до берега реки метров сто, Григорий остановил упряжку. Широкий плес был затянут черным тонким льдом. Дальше, за узкой полосой тундры, плескались тяжелые свинцовые волны, а почти у горизонта лежала зубчатая граница непроходимого морского льда.
Тишина вдруг показалась Бухтиярову подозрительной. Постояв немного, он отвел упряжку в разлог невысоких холмов, чтобы ее не было видно с зимовки, и, подвязав лыжи, прихватив карабин, спустился на реку. Он шел осторожно, прощупывая шестом хрупкий лед, а тот упруго прогибался под лыжами, потрескивал. Тонкие, змеевидные трещины разбегались в стороны... Когда лыжи коснулись запорошенного снегом берега, Григорий остановился, ощущая противную дрожь в коленях. Ноги были словно чужие.
Закурив трубку, поставил лыжи торчком в снег и направился к дому. «Но почему не встречают собаки? Может быть, все на охоте?» Открыв входную дверь в тамбур, поставил карабин в темный угол сеней, чтобы оружие не запотевало, и, широко распахнув обшитую оленьим мехом дверь, только было хотел крикнуть: «Есть кто-нибудь?», как два автомата, поблескивая вороненой сталью, уперлись ему в грудь.
— Что за идиотские шутки? — вырвалось у него. Он схватил руками тонкие стволы, развел их в стороны, но тут же отпустил, так как еще четыре автомата глянули на него с двух сторон. Незнакомые люди в черной морской форме молча, с любопытством смотрели на него, не скрывая высокомерных улыбок.
— А, господин Бухтияров! С благополучным возвращением. Долго мы вас ждали. — Из-за стола радиостанции поднялся плотный офицер. И только теперь, освоившись после яркого света в сумраке избы, Бухтияров заметил старшего радиста, начальника зимовки Поблодзинского. Осунувшийся и усталый облик его говорил о трагизме положения.
— Вот и все в сборе. Нет только матроса Ногаева, которого вы, господин Бухтияров, оставили где-то в тундре, но он нам не нужен. Кстати, — улыбаясь, продолжал штурмбаннфюрер, — как поохотились? Хорошо живете, охота на оленей — это же королевское занятие. Вот жаль, что лед реки не позволил вам доставить сюда трофеи. Как бы моряки субмарин были благодарны вам за бифштексы из оленьей вырезки... Сочный кусок мяса под спирт вашей зимовки! — Он причмокнул толстыми губами и мечтательно поднял холодные бесцветные глаза к потолку. — В Новосибирске после получки иногда позволял себе эту роскошь. Покупал на рынке пару килограммов... А оленьи языки — это просто пища богов!