Возле одного из приземистых домишек навстречу нам выходит высокий старик Леонардо Лакарта, руководитель местной ячейки коммунистов.
— Ты русский? — С проворством молодого Леонардо скрывается в дверях и через полминуты возвращается с графином вина и стаканчиками — Русский... Поди ж ты! Первый раз вижу человека из России. — И спешит налить гостю вина. Старый Леонардо многое пережил за свои семьдесят лет. На его глазах ворвавшиеся в Торрельяс франкисты расстреляли алькальда, судью, большую группу крестьян, которые были известны своими республиканскими взглядами. Даже подростка, который ухаживал за лошадью алькальда, не пощадили. Сам Леонардо изведал застенки, побои, издевательства. Первый раз попал в тюрьму за совершеннейший пустяк: вздумал просить назначенного диктатурой алькальда подвести воду к крестьянским домам.
— Зачем вам, грязные свиньи, нужна вода в домах? — удивился фалангист.
— Потому и нужна, что мы люди, а не свиньи...
— Э, да ты коммунист...
Тут же припомнили, как за неделю до этого Леонардо пожаловался ветеринару на «эту проклятую жизнь». Короче, через два часа после беседы с новым хозяином поселка пришли за Лакартой два гвардейца.
Мы сидим в домике Хосе, чистом, маленьком, уютном. После рассказа товарища он явно погрустнел, начал вспоминать детство, молодость. Тринадцатилетним подростком вместе с семьей бежал из провинции Мурсия от расправ франкистов и от голода. Все имущество состояло из корзины с домашним скарбом да тощей козы. На новом месте работали все — и взрослые и дети, от зари до зари, чтобы только не умереть с голоду в те тяжелые годы после окончания гражданской войны. Вели настоящее натуральное хозяйство: даже мыло сами варили из свиных отбросов. До пятнадцати лет не знал Хосе грамоты — вместо подписи ставил на документах отпечаток пальца. Учиться молодого крестьянского парня заставило знакомство с коммунистами-подпольщиками.
Дом Хосе на самой окраине Торрельяса. Из небольшого окошка открывается бескрайний арагонский простор: возделанные поля, горы, полоски леса. Жена Хосе, Мария Луиса, суетится возле стола — здесь гостя ни за что не отпустят без густого крестьянского фасолевого супа, заправленного кровяными колбасками — морсильяс. Ей помогает старенькая мать, которая вот уже сорок с лишним лет не снимает траурного платья: ее мужа, отца Марии, расстрелял франкистский патруль — слишком дерзким показалось фалангистам выражение лица молодого крестьянина.
Снова и снова заводим с хозяином дома разговор о последних выборах. Как же решились избрать именно его, коммуниста? Ведь наверняка и запугивали их, и по-всякому обрабатывали те, кому в этих краях принадлежат земли и леса. — Боялись, конечно, — говорит Хосе. — Сомневались, а надолго ли, мол, демократия? А вдруг что-нибудь снова произойдет в стране? И все же, как видишь, в решающий момент избрали своего человека, крестьянина, а не жулика и болтуна, какими были большинство алькальдов в прежние времена.
Я уже знал, что теперь каждый крестьянин может в любой момент попасть в муниципалитет по делу или просто посоветоваться с алькальдом, поговорить по душам. Раньше такого не было. «У него сердце в руке» — так звучит в дословном переводе испанская поговорка, которой хотят сказать, что у человека открытая душа. Несколько раз слышал я от жителей Торрельяса эти слова, сказанные в адрес Хосе Алькасара.
Хозяйство новому алькальду досталось в наследство запущенное, бедное. Одних первоочередных проблем не перечислить: провести воду и свет ко многим домам; починить мосты на проселках — вот-вот обвалятся; оказать помощь поденщикам. А дальше мечтает Хосе приспособить какое-нибудь помещение для маленькой амбулатории — ведь сейчас больных приходится возить за сто километров в Сарагосу...