— Что это она? — не понял Малышев.
— А, пустое дело, понимаешь,— усмехнулся Юнус. — Просит землю не сердиться, принять семена, быть им матерью. Совсем глупая женщина!
Но когда последнее семя исчезло в земле, Юнус взбил за оградой ворох прошлогодних листьев и, чиркнув спичкой, обронил огненную стружку. Скоро белый, как туман, дым повис над плантацией.
— Ты что? Забыл, что мы в заповеднике? — нахмурился Малышев. Юнус смущенно погладил бороду:
— Чтоб шайтан, понимаешь, близко не ходил, по кустам не прятался! Тогда твой корень будет совсем здоровым!
Но его предсказание не сбылось, хотя, как и положено, пробили через четыре недели влажный суглинок и победно закачались над темными полосами гряд зеленые трехдольные листки-перволетки. Однако, поднявшись на пол-ладони над грядками, они начали тускнеть, гаснуть, траурно свисая с вялых стеблей.
Малышев знал, что женьшень поспешно вянет при отсутствии любого из «тысячи и одного» необходимого условия. Но какого именно? «Простучали» гряды, осмотрели листья и стебли — повреждений как будто нет. Осторожно развернули черный пласт почвы, глянули на корни, а белая бахромка сезонных корешков на них уже съежилась, пообносилась. Малышев, чувствуя, как тихо заныло сердце, вдруг захватил землю в кулак, стиснул, но ком тут же разжался, рассыпался по ладони. Так и есть — мало влаги! Но воду лили точно по инструкции: одно ведро на квадратный метр. А если инструкция ошибочна? Составлялась-то она на Дальнем Востоке, в Приморском крае. Там условия чем-то похожи, но ведь не копия же кавказских...
Водный «паек» увеличили, но вода все равно уходила, словно текла сквозь пальцы. И тут Малышева осенило: угол склона! По инструкции быть ему должно от 10 до 15 градусов. Но то на дальневосточных плантациях, где почвы более густые, вязкие и вода крепче держится за пласт. А здесь почвы легче, «прозрачнее». Потому вода и скатывается, соскальзывает при такой крутизне пласта, как ведро с намыленной лавки, И тратиться здесь на воду, все равно что лить ее в решето — обязательно уйдет. Так каким же должен быть угол склона? Этого никто не знал. Надо было искать. И потому однажды сняли ограду, поставили сторожку Юнуса на полозья, и старенький трактор, повесив дымные кольца в утреннем голубоватом воздухе, двинулся с ней на новое место. Так появился второй участок, за ним третий... А следующий эпизод снова поставил под сомнение непререкаемость инструкции.
...Все чаще, все настойчивее начинала бить утреннюю зорю мартовская капель, но потом замолчала, стихла. Зато Теберда с каждым днем все громче ворочалась среди каменистых, с галечниковыми косами берегов, кипела, набирала силу. Наступил апрель. В те дни Малышев особенно волновался. Заканчивалась первая зимовка женьшеня, как он ее перенес? Корень не боялся сильных морозов: закалка, полученная в период оледенения, сказывалась и по сей день, но резкие перепады температуры, на которые щедра кавказская зима, были губительны для его почек. Потому с октября, когда засохли и отмерли стебли, «грелся» женьшень под шубой из листьев, впрок запасенных тут же. Но какой толщины должна быть эта шуба, во сколько слоев? Приходилось экспериментировать. На одной грядке запеленали новосела в двухслойную «доху» из сухого мха, ибо что-то подсказывало Малышеву, что листья тут — шуба никудышная, ненадежная. Внимательно, метр за метром, ученый осматривал перезимовавшие корни и убеждался: листья женьшеню не защита. Там, где они лежали тонким слоем, мороз взломал почву, разорвал корни, исчертив их длинными бороздами. Там же, где листьев было в избытке, вовсе не стало корней: все растворила гниль. А вот мох исправно держал земное тепло и не пускал к корням шалую ростепельную воду. Когда же последний снег с шумом скатился в Теберду и на лесных прогалинах сиреневым огнем затеплились кусты волчьего лыка, из грядки, зимовавшей подо мхом, часто проклюнулись зеленые иглы женьшеня. С той весны и был вписан в инструкцию охранительным материалом вместо листьев мох.
Следующий участок заложили на опушке, помня, что в Корее и Китае, где еще столетия назад приручили лесного отшельника, плантации, как правило, разбиты на открытых местах, хотя и защищенных от солнца сплошными щитами. А чтобы знать, сколько тепла и влаги здесь скопилось в воздухе, поместили в будках приборы-датчики: термографы и гигрографы. Изменяется температура, влажность — недремлющие стрелки вычертят на бумаге кривую, и ползет в течение суток она то вверх, то вниз, рассказывая о состоянии воздуха. На лесном участке приборы согласно метили бумагу в течение всего дня почти параллельно идущими линиями. Но как здесь, на опушке? Разглядев еще издали вялые стебли женьшеня, Малышев шагнул к приборам, и выражение лица у него было при этом решительное и злое, словно стекло и никель приборов оказались погибельной причиной. Все с тем же выражением осмотрел он один прибор, другой... Ломаная линия на термографе горбилась, бесстрастно сообщая, что в полдень солнца здесь было слишком много и температура шагнула за дозвол