В конце августа плоды были сняты, а затем пришла пора еще одного, как оказалось, последнего кочевья и еще одного участка, уже на четверть гектара раздвинувшего на пологом восточном склоне буковый лес. Шли своей чередой дни, и пробили на новом месте терпкий суглинок первые всходы. В подземной тиши зрели, наливаясь силой, молчаливые корни...
И настал наконец день, когда пришел на имя Малышева пакет с Дальнего Востока. В нем находились данные биохимических анализов. Они утверждали, что тебердинские корни в два-три раза превосходят по биологической активности своих собратьев с зарубежных плантаций и близки по этому показателю к дикорастущим. Это была победа. Однажды Малышев, осматривая лес, поднялся выше плантации и наткнулся на подгнившие колья. Присмотревшись, он увидел на одном из них потемневшую табличку с размытой дождями надписью: «1-й участок». Это было начало... Последний участок был тринадцатым. Как далеки и как близки оказались они, если учесть, что их разделяли по времени несколько лет, а по расстоянию — всего двести метров! И до чего же чуток был гость из приморской тайги, если уловил и не принял доступную лишь тонким приборам разницу условий. Но все это теперь было позади. Отныне плантация получала постоянную прописку. Поднималась надежная ограда. Строился дом. Закладывались рядом новые делянки. «Великий отшельник» выходил к людям.
Сегодня уже в трех районах Ставропольского края созданы в лесхозах опытно-производственные посадки женьшеня — основа и прообраз будущих промышленных плантаций, и своим рождением они тоже во многом обязаны Алексею Александровичу Малышеву.
Анатолий Суханов, наш спец. корр.
...Как шагреневая кожа
Сразу после Нового года я отправился по национальному парку озера Маньяра. Я пустился в путь один на стареньком помятом «лендровере», надеясь на встречу со слонами. Предстояло подобраться к ним поближе и для начала знакомства сфотографировать их.
Мне встретился самец, который пасся на обочине дороги. Растительность его скрывала невысокая, но из-за плохой освещенности пришлось подбираться к нему с другой стороны, причем так, чтобы ветер дул от слона в мою сторону. Ни треск веток, ни рев мотора не потревожили мирно пасущееся животное. Вскоре слон исчез в густых зарослях, и съемка закончилась... Я принялся было искать других животных, но они, видимо, попрятались в тень от знойных лучей предполуденного солнца. Для продолжения съемок следовало ждать вечера. День прошел впустую. Невелик Маньяра, но без проводника обойтись трудно...
Ухо как визитная карточка
Однажды меня сопровождал молодой смотритель по имени Мхожа Буренго. Его замечательная наблюдательность помогла мне сразу же обнаружить слонов —их спины торчали над кустарником. Добрую часть короткого сухого периода слоны проводили в гигантском массиве Граунд Уотер Форест (Лес Грунтовой Воды) в северной оконечности парка. Мхожа предложил отправиться туда. Чтобы обнаружить слонов, мы остановились и прислушались. Они ведь никогда не обходятся без шума — то хрустят ветви, то ревет отбившийся в сторону слон, то пронзительно протестует малыш, когда мать отгоняет его от «взрослой» пищи, то гневно хрюкают молодые самцы пробующие друг на друге растущие бивни.
Мхожа с большой тщательностью определил направление ветра, наблюдая за дымом сигареты. Мы медленно пошли на неумолчный хруст веток, пока наконец не заметили среди пальм громадные подрагивающие уши. Мхожа нашел подходящее дерево. С трудом устроившись на тонкой ветви, я начхал снимать метров с десяти.
Животные были грязно-белого цвета. Мхожа объяснил, что цвет их зависел от того, где они побывали за последнее время. Белизна означала, что они вывалялись в лесной луже рядом с одним из высоких термитников. Темно-охряный цвет происходил от грязевой лужи среди зарослей акаций тортилис в саванне, а грязно-серая окраска указывала на пребывание в речке Эндабаш.
До сих пор я и не подозревал, что существует столько комбинаций форм бивней и ушей. Некоторые уши были изрезаны, словно фьордами.
Запомнить каждого слона «в лицо» стало для меня чем-то вроде урока географии, когда изучают очертания стран на контурных картах. Часто ухо было совершенно ровным, с одной или двум я небольшими выемками, но форма выемки — прямые или закругленные края, ее глубина и точное расположение— давала необходимые опознавательные элементы. Некоторые уши были разодраны шипами, другие имели такой вид, словно по ним прошлись портновскими ножницами. Иногда они были продырявлены во многих местах. Я так и не узнал происхождения этих отверстий. Сдается, они вызваны неким физиологическим расстройством, придающим ушам столь болезненный вид.