Тут Лунин дерзко предлагал
Свои решительные меры...
Это был блестящий кавалергард, человек высокой культуры, кристальной честности, несгибаемой воли. Он знал несколько языков, хорошо владел пером и кистью, слыл незаурядным музыкантом. О нем писали А. Дюма, Сен-Симон, П. Вяземский, А. Герцен. Его личностью интересовались Л. Толстой и Ф. Достоевский.
Один из немногих декабристов, он и на каторге продолжал борьбу с самодержавием, окольными путями пересылая своей сестре Е. Уваровой политические памфлеты, чтобы их распространить в России. Одна из рукописей попала к Николаю I, и участь Лунина была решена: он был тайно умерщвлен.
У въезда в поселок Акатуй шофер притормозил у высокой сопки, на которой виднелось кладбище. За железной оградой зеленый холмик. На медной плите выгравировано: «Любимому брату М. С. Лунину от любящей сестры Е. С. Уваровой».
Договорившись о встрече со знатоками местных песен, я отправился знакомиться с Акатуем. Рабочий поселок разбросан по берегам Газимура меж отлогих сопок. Рудник работает и поныне, но от каторжных времен и следов не осталось. Только мрачные темно-серые стены бывшей тюрьмы свидетельствовали о трагической участи ее узников.
...В рудничном Доме, культуры собрались пенсионеры, любители хорового пения.
Я заговорил о местных песнях.
— У нас они шибко горестные, такой уж у нас беспокойный край,— сказала Агафья Антоновна Шестакова.— Встарь сюда каторжников в кандалах водили. Редкие выживали — или сам помрет, или замучат. Поди-ко, видели могилку Лунина Михаила Сергеевича? Он сидеть-то сидел, а царю не, поддавался и милости не просил. Вот и придушили. А песня его осталась.
— Какая песня? — ухватился я, предчувствуя находку.
— Нин, твоя песня, запевай,— ласково тронула она плечо подруги Нины Ивановны Пичизубовой, и та, прокашляв голос, запела:
Отцовский дом спокинул, мальчик, я.
Травой он за-ой, зарастет.
Собачка ве-ох, верная моя
Залает у-ой, у ворот...
Песню эту я знал. Впервые записал ее у донских казаков. В текстах дончаков и акатуйцев большое расхождение, и мелодии разные, но стихи я узнал. В станице Ярыженской на Бузулуке казаки пели:
Проснется день красы моей,
Украсит белый свет.
Увижу море, небеса,
А родины моей уж нет.
Как провожал меня отец,
Не мог слезу сдержать.
Пока не возвернуся я,
Лить будет слезы мать...
Уже тогда меня как-то стукнуло: а не литературного ли происхождения песня? Стал расспрашивать, откуда она, и рассказали мне, что в старину будто пел ее перед расстрелом за какую-то провинность казачий офицер. Конвоирам понравилась, и они принесли ее в станицу. Это еще более укрепило меня в мысли, что стихи принадлежат поэту — офицер, как человек образованный, несомненно, был знаком с книжной поэзией. И не ошибся. Спустя время, перечитывая Байрона, я обнаружил, что в основе песни — монолог пажа из поэмы «Паломничество Чайльд Гарольда».
Проснется день; его краса
Утешит божий свет;
Увижу море, небеса,—
Отцовский дом покинул я.
Травой он зарастет,
Собака верная моя
Выть станет у ворот...
Байрон... в Акатуе. Какими судьбами оказались его стихи в каторжном крае? Местные жители твердо приписывают песню Михаилу Сергеевичу Лунину. Скорее всего это так.
В русском обществе Байрон был особенно популярен в 20—30-е годы прошлого века. Лунин, как передовой человек того времени, несомненно, знал творчество Байрона, был близок с его первым переводчиком И. И. Козловым. Английский поэт уехал в Грецию сражаться за свободу, русский офицер Лунин намеревался отправиться в Латинскую Америку к Симону Боливару...
Могут спросить: а не мог ли кто-нибудь из других узников оставить песню в Акатуе? Вряд ли. Кроме Лунина, декабристов здесь не было. И потом, кто другой мог в Акатуе сочинить мелодию к стихам великого поэта? Только Лунин, одаренный музыкант.
Осчастливленный драгоценной находкой, покидал я Дом культуры. Михаил Сергеевич Лунин знал, что в каменном мешке Акатуя он погребен заживо, что родины он уже не, увидит. Как и Байрон, покинувших берега своей отчизны.
Песня объединила для потомков их имена.
Н. Золотов
«Самый кокосовый остров»
Именно так переводится на русский язык название острова Ниуафооу, входящего в состав государства Тонга. Если поискать на карте в юго-западной части Тихого океана, то можно легко обнаружить королевство Тонга, состоящее из трех групп островов — Тонгатапу, Хаапай, Валау — и, как пишут в справочниках, нескольких др. островов, раскинутых значительном расстоянии от трех «упомянутых групп». В число «др.» и входит Ниуафооу.