Выбрать главу

— А разве заходит в Шойну семга, Федор Семенович?

— Почему же нет? Она, почитай во все канинские реки заходит. И в Несь, и в Чижу, и в Шойну, и в Сегжу. Вот же — само название говорит. Меньше ее стало, конечно, все берем и берем... Хотя, я слышал, и разводить ее пробуют на той стороне?

Да, на Терском берегу, в Умбе, и в Карелии, в Кеми, действуют рыбопитомники, где инкубируют мальков семги, выращивают их до трехлетнего возраста и только тогда, мало-мальски подготовленных к самостоятельной жизни, выпускают в реку. Выпускают мальков ежегодно сотнями тысяч, но сколько их добирается до моря, а тем более сколько возвращается в родные воды на нерест, неизвестно. Директор рыбопитомника в Умбе Юрий Михайлович Чегодаев с грустью рассказывал, что в желудке одной пойманной щуки — а щуки в Умбе, закрытой для рыболовов-любителей, развелось множество,— нашли однажды до 150 семужьих мальков. Это при себестоимости 14 копеек штука! Совсем неплохой щучий завтрак — ценой в 21 рубль... Но и ту семгу, что избежит щучьих пастей и чаячьих клювов, на северных морских пастбищах подстерегают ловушки и сети скандинавских рыбаков. Пораженный столь «альтруистическим» производством, я с надеждой спросил тогда умбских ихтиологов, наверное, и нашим рыбакам, в свою очередь, попадается семга, разведенная в Скандинавии? «Может, и остается,— услышал я в ответ,— только, например, в Норвегии семгу выращивают сразу до товарного веса в специальных морских садках. Почти без потерь, но уж очень это дорогой процесс!» Конечно, рыбоводы рады бы внедрить современную технологию, но для этого их руководство должно переставить акценты и говорить: «Дорогой процесс, но зато почти без потерь...»

И все же, напрягая из последних сил свои скромные мощности образца сороковых годов, беломорские рыбопитомники делают что могут, и по-прежнему, хоть и сильно поредевшие, стаи красной рыбы поднимаются каждый год в исконно семужьи реки: Умбу, Варзугу, Семжу, Мезень. А рыбаки, следуя рекомендациям ихтиологов, ловят теперь по научно-обоснованному режиму, через день поднимая в реках сети и пропуская вверх по течению идущую на нерест семгу — самую могучую, самую красивую, самую быструю рыбу Севера. И самую вкусную.

— Семужку красной зовут не только за мясо, но и за пригожесть. Без семги и представить себе Поморье трудно. Как луг без травы или лес без деревьев,— говорит Федор Семенович, приглядываясь к сверкающей ленте реки.— Смотри, вон там сейчас сыграет!

В том месте, куда указывает Федор Семенович, вода вдруг расступается, и из нее плавно, будто космический корабль на старте, поднимается серебристое рыбье тело. Показывается широкий хвостовой плавник, и тут рыба изгибается, мощно ударяет хвостом и на метр взмывает в воздух. В полете она вибрирует, словно отряхивает с себя капли, затем переворачивается и, шлепнувшись о воду тугим боком, исчезает в фонтане радужных брызг.

— Что, красна рыба семужка? — спрашивает Федор Семенович.

— Красна,— отвечаю я, не в силах отвести глаз от реки, где ходит, а может, сейчас снова «сыграет», семга.— Ох, красна...

 

Архангельск. В гостях у Ксении Петровны Гемп

 

«Полярный Одиссей» спускался на юг. По левому борту проплывали и исчезали за горизонтом беломорские берега — Канинский, Конушинский, Абрамовский, Летний, остров Моржовец, село Нижняя Золотица,— и все реже становились туманы, все теплее припекало солнце, словно решив отогреть нас после Заполярья.

Архангельск встретил экспедицию совсем южной погодой, а Северная Двина — синей теплой водой. Едва шхуна пришвартовалась к причалу яхт-клуба «Водник», на борту ее не осталось никого, кроме вахтенных. И конечно, радиста, кандидата в мастера спорта СССР Андрея Авдышева. Как и во время предыдущих стоянок, Андрей остался в радиорубке, и снова летели в эфир позывные экспедиции «EKI НБР», и кто-то принимал сигнал, и завязывался короткий диалог-знакомство, и снова Андрей как заклинание твердил в микрофон: «Я — елена-константин-один-николай-борис-роман…»

Надо сказать, что преданность радистов-любителей своему увлечению поразительна. Они готовы сутками не отрываться от трансиверов, лишь бы установить минутный контакт и обменяться позывными с неизвестным радиолюбителем на другом конце света. Так или иначе, радиолюбители страны уже оказали значительную помощь экспедиции, поддерживая нашу связь по ходу маршрута с редакциями в Москве, партийными и комсомольскими организациями да и с семьями тоже.

Итак, Андрей остался в радиорубке, а мы — капитан, карельские тележурналисты, они же матросы, Александр Захаров и Сергей Никулин, и я — отправились в гости. Нас ждет Ксения Петровна Гемп — старейшая писательница, этнограф, исследователь истории освоения Севера.

Точно в назначенное время — нас предупредили, что у Ксении Петровны день расписан по минутам, много работы,— входим в новый белокирпичный дом на набережной. Ксения Петровна открывает дверь сама, немного помешкав после звонка: после зимней травмы она вынуждена передвигаться на костылях. Но нас встречает не измученная болезнью, а энергичная, подтянутая старая женщина с живыми внимательными глазами и доброй улыбкой.

Приняв цветы и усадив нас в гостиной, Ксения Петровна с интересом расспрашивает о маршруте экспедиции. Все острова, бухты, берега, где бросал якорь «Полярный Одиссей», ей хорошо знакомы, и она радуется от души, когда узнает, что там-то и там-то все идет хорошо, и переживает, услышав о запустении, бесхозяйственности, чиновничьем равнодушии.

Почти вековая жизнь нашей хозяйки неразрывно связана с жизнью Поморья. Это та самая Ксения Гемп, которая в 1912 году танцевала в Архангельске прощальный вальс с Георгием Яковлевичем Седовым, дружила до последнего дня с его женой Верой Васильевной, лично знала Я. Нагурского, В. Русанова, И. Папанина, О. Шмидта...

Мы беседуем с Ксенией Петровной об экологии Белого моря и полярных исследованиях, памятниках древнего зодчества и северных промыслах, обсуждаем конструкции допетровских поморских судов — обо всем, что связано с Севером, у писательницы свое суждение, основанное на огромном опыте и энциклопедических знаниях. Ксения Петровна показывает нам рукопись, над которой работает сейчас: это будет книга о тех, кто первым прокладывал трудные северные трассы.

Во время разговора я разглядывал стеллаж с книгами во всю стену: Лев Толстой и БСЭ, альманахи «Рассказ» и Брем, переплетенные в кожу фолианты со старинными надписями на корешках и книги на французском — Ксения Петровна в свое время окончила знаменитые Бестужевские курсы. Н а старом дубовом комоде две фотографии в рамках: на одной — Ксения Гемп в одеянии сестры милосердия времен первой мировой войны, на другой — Владимир Ильич Ленин. Над комодом висит деревянная аппликация в виде парусника, подарок школьников.

Прощаясь, спрашиваем, что Ксения Петровна хотела бы пожелать молодым исследователям Севера.

— Необходимо, чтобы молодежь никогда не забывала тех, кто творил здесь, и развивала бы их труды. И успехов пожелаю, и новых открытий. А открытий еще можно сделать очень и очень много...

 

Кондостров. Следы на граните

 

Кондостров — один из немногих среди сотен беломорских островов, которые удостоились места на карте атласа СССР, а в Онежской губе он вообще самый крупный. И все же с борта «Полярного Одиссея», вставшего на якорь в сотне метров от Кондострова, он весь просматривался как на ладони, от южной до северной оконечности. И ничего необычного не угадывалось в его густом зеленом криволесье, крутых скалистых берегах, песчаных подковах отмелей или небольшом каменном мысе напротив другого необитаемого острова со странным названием Пневатый.

Но лишь немного мы углубились в лес, как оказались в густых зарослях голубики. За голубичником открылись моховые болота, расцвеченные морошкой в красные, розовые, желтые тона; там, где болото светилось янтарем, морошка была самая спелая, кисло-сладкая — ягоды даже при легчайшем прикосновении пускали густой ароматный сок. Стояли последние дни июля, погожие, солнечные — самый ягодный сезон...