Теперь дорога лежит между холмами. Иногда поворачивает прямо на ветер — тогда паруса не тянут, и приходится уходить от дороги, с трудом подниматься на холмы и с не меньшим трудом спускаться. Вверх-вниз, вверх-вниз. Это называется у нас «идти галсами».
Повсюду замечаешь норы песчанок; встречаются целые колонии. Еще по прошлому году мы знаем: это наш самый страшный враг. Яхту, если колесо попадет в нору, заносит, на полном ходу ставит чуть ли не поперек. Вот-вот опрокинется! Чтобы не выпасть из своего суденышка, изо всех сил упираешься в борта ногами и спиной.
Почва на крутых склонах мягкая, изрыта весенними ручьями. Колеса глубоко вязнут — часто приходится самому вытаскивать яхту. Незаметно дорога начинает подниматься. Ветер пока хороший. Яхты ход не замедляют, только если на крутых, етупеньками, подъемах. Земля становится плотной, утрамбованной, часто встречаются крохотные такырчики. Кое-где блестят лужицы.
Сначала мы недоумевали — откуда вода? Поняли только на следующий день: в то утро солнце не смогло пробиться к нам — верхушки мачт тонули в тумане. Земля — сплошная роса. Глинистый такыр почернел, промок, в углублениях скопилась вода. Очень чистая, свежая вода. Мы исползали его вдоль и поперек с кружками в руках, пополняя наши уже изрядно оскудевшие запасы.
...Яхты забираются все выше. Один подъем следует за другим. После каждого подъема ждешь, что вот-вот окажешься на перевале, но впереди снова путь наверх.
Идти легко, приятно. Только лучи уже низкого солнца слепят — мы идем сейчас точно на солнце. Из-за этого я совсем почти вылез на лапу колеса, спрятался в тени паруса.
Стемнело. Паруса яхт растворились в темноте. Впереди загорелся фонарик. Но сколько до него? Ведь свет обычной электрической лампочки здесь виден за 20—30 километров. Хочется верить, что наши стали лагерем все-таки не так далеко.
Дорога перешла в такыр. Ночью по такыру — такого еще не было. Яхта летит — я не оговорился,— столь бесшумно и плавно она идет. Мелькают черные трещины, между ними более светлые пятна идеально утрамбованной глины, словно овраги и поля под крылом самолета.
Фонарь снова заморгал. Уже справа. Вот и тусклый свет скупого костра...
Назавтра пустыня снова станет нашей дорогой. Нас ждет урочище Бабаши с двухсотметровыми откосами и снежно-белыми, оранжевыми, кроваво-красными известняковыми горами. Нас ждут ажурный гребень горы Бекмурат и блестящие, мокрые глинистые такыры, по которым бродят тени облаков. Нас ждут берега Каспия и тяжелые соленые воды Кара-Богаз-Гола.
Мы мчались к ним под парусами много дней и ночей, «проплыв» по пескам Устюрта восемьсот километров, — и мы увидели их.
В. Таланов
Еще раз попытаем счастья…
Мир велик, но...
Солнце над неприступными скалами Сьерры, где во мраке пещер хранится тайна «золотых садов Атауальпы», солнце над руинами Инга Пирки (Золотые сады Атауальпы — золото инков, зарытое в горах полководцем Руминьауи; Инга Пирка — развалины инкского храма. — Прим. авт.), над широкими дорогами инков, что по краю бездонных пропастей спускаются от вечных снегов в долины и теряются в пустынной сельве, озаренной пламенем ревущего Сангая. Солнце и бескрайняя синева неба над угрюмыми Андами, над ослепительным Чимборасо и над маленьким городком Риобамба, стынущим под ледяными ветрами у его подножья.
Сверкает и искрится в солнечных лучах капризная Чибунго. Чуть пройдут дожди в горах, безобидный ручеек вздувается и вдруг обретает сокрушительную силу. В засуху Чибунго мелеет, на серых песчаных берегах обнажаются валы зеленой глины, стволы деревьев, ветки и коряги, быстро высыхающие под лучами тропического солнца.
...Росарио собирает сушняк на берегу. Безнадежно тянутся однообразные, одинаковые дни. Сегодня как вчера, а завтра как сегодня. Росарио тяжело дышит. Ее мучит одышка. Присев на горячие от солнца камни, она поглаживает вздувшийся живот. Боль в пояснице отпустит немного и опять возвращается, но Росарио не прекращает работы. Набрала полный мешок и взвалила его на плечи. Острая боль впилась в тело. Женщина со стоном опустилась на колени.
«Начинается, — подумала она.— Успеть бы домой вернуться». — Дрова рассыпались, их надо опять заталкивать в мешок, но уже не хватает сил и, кое-как затянув веревку, она тащит его волоком.
— Ничего, не так быстро все это бывает, — успокаивала она себя, а схватки уже скрючили ее.
Росарио рожала почти каждый год, и появление седьмого ребенка в семье бедного сапатеро (1 Сапатеро (испан.) — сапожник. — Прим. ред.) Хорхе было великим событием разве только для самого новорожденного.