Чтобы попасть в лес, вернее, еще только в подлесок, надо было пройти сквозь этот туман. Входишь в него — а его уж и нет, такой он прозрачный. Только чувствуешь холодок, и знаешь, что ты в тумане и на болоте — земля забирает ногу, не отдает, потом чавкнет — мокро, со всхлипом — и отпустит.
Когда это болотце прорыли канавами, оно еще и тогда гляделось болотом. Но только гляделось. Идти в лес стало легче, хорошо стало. Поначалу вроде никто и не заметил, что клюквы стало меньше, — подумаешь, не много ее и было: так себе, если уж очень стараться, на зиму на кисель наберешь... Потом черничник, тот, что в подлеске, отступил: то ли в лес дальше ушел, то ли вдруг стал заметен только тот, что и был всегда в лесу. Но голубики не стало совсем. Зато перед лесом поднялась рожь. Хорошее вышло поле.
Но почему-то — было это, кажется, на третий год — рожь вдруг не удалась. Тогда я и не знал, почему такое происходит. Жаль было только речку. И без того тонкая, она вдруг, как старая измочаленная веревка, стала рваться. Особенно такое случалось в засушливые годы. А раньше-то этого с ней не бывало.
Все это вспомнилось мне, когда довелось идти по одному из полесских болот. Вспомнилось, наверное, потому, что по болоту надо идти не торопясь, чтобы не быстро выдохнуться, а при такой ходьбе чего только в голову не взбредет, а уж детство-то в первую очередь.
Никакой крепкой связи между моими воспоминаниями о крошечном болотце под Москвой и этими громадными болотами не было и быть не могло. Да и какая там связь? Было ли в «моем» болоте хоть десяток гектаров? Вряд ли. А здесь их миллионы! Это нельзя ни увидеть (как увидишь такое пространство!), ни даже представить — ведь как человек ни хитер, а доведись ему представить себе что-нибудь, чего больше ста, и уж ему никак этого не вообразить...
Вот туманы полесские и представить и увидеть можно. И опять туману над «моим» болотом не сравниться с этими туманами. В тот входишь — и «не видишь» его, а здесь... Когда двое рыбаков, что шли далеко впереди меня, стали подходить « первому облаку, я думал, им и не войти в него: просто не пробьют белую его стену, повернутся, и начнут обходить ее по краю. Я б даже не очень удивился этому. Я больше удивился, когда они все-таки вошли в белесую стену и тут же пропали; — сгинули. Сначала еще виднелись над туманом их головы и тонкие концы спиннингов, потом одна голова пропала — этот рыбак был ниже своего товарища. Теперь осталась одна голова, и рядом с ней туман рассекало удилище, идущее само собой... Потом пропало все. Удалось ли этим людям вынырнуть с другого края туманного озера, мне увидеть уже не пришлось. Слишком оно было велико. Так я и шел с совершенно нелепым ощущением, что два человека пропали на моих глазах. Хотя я, конечно же, знал, что ничего с ними не случилось, и мне самому скоро предстоит войти в это озеро тумана и тоже исчезнуть.
Да, это действительно было «царство туманов». И хотя придумано это название было давно и, может быть, излишне красиво, но оно и сейчас звучало справедливо.
Я находился где-то близко к центру гигантской впадины. Только геология — наука, умеющая вглядываться в каждую щепоть нашей Земли и в то же время собравшая обширнейшие сведения о ее поверхности, — могла дать свое представление об этих бессчетных гектарах Полесья. Геология утверждала, что эта огромная низменность, из которой я не видел ничего, потому что шел уже в тумане, «является самой молодой частью современного рельефа поверхности на Украине и в Белоруссии». (У геологии свой и довольно своеобразный взгляд на возраст.) Как неспециалисту, мне было даже интересно читать дальше в одной из ученых книг. Вот что было там написано: «Свои очертания и форму плоского корытообразного понижения низменность приняла в послеледниковое время. Однако своеобразный современный рельеф явился результатом ряда тектонических изменений, наметившихся в районе Полесья еще в докембрийское время». Такое свободное обращение с веками — деловое и в то же время немного панибратское — принимаешь с чуть ироническим изумлением, то есть с чувством вполне естественным, если сам-то знаешь, что тебе лично от этих веков отпущено не густо. Совсем другое, когда дело доходит от абстрактного ощущения времени до картин. Как же все это происходило? Чему обязаны своим существованием эти бесчисленные гектары болот?
Ледник не вошел в Полесье. Льды окружили эту громадную территорию со всех сторон, обложили ее холодной ледяной осадой, но языки льда не поднялись в Полесье. Тут их и застало то необычайное для Земли время, которое может по праву называться космической весной нашей планеты. Это была гигантская оттепель. Ледник ворвался в Полесье водой — потоками воды, бурлящими по-первобытному дико. Эти потоки тоже невозможно представить себе, хотя бы потому, что они смогли проделать столь грандиозную работу: оставить после себя огромную корытообразную равнину. По самым низким ее местам проложила себе дорогу та ничтожная в сравнении с космическим паводком частица воды, которую мы называем речкой Припятью. А ведь разливы этой «капли» из ледникового паводка приводят в изумление почти всякий год. Река теряет русло, она забывает его в своем весеннем безумии, расстилаясь по равнине, как мокрая скатерть. А ее кормильцы-притоки еще долгое время мечут в нее свои по-горному бешеные воды. Сами, расстилаясь вокруг, несутся к Припяти Стырь, Горынь, Уж, несется Уборть, летят Случь и Птичь. Когда Припять, приняв все эти воды, образовав бесчисленное количество извилин, затонов, протоков и стариц, оставив без счета за собою отмелей и кос, приходит к Днепру, она шире самого Днепра.