«— Когда погиб твой отец?
— 25 октября 1944 года у берегов Филиппин. Его самолет взорвался, врезавшись в палубу авианосца.
— А когда ты родился?
— Месяц спустя.
— Когда ты узнал о смерти отца?
— Мне сказала об этом моя мать, когда я пошел в школу. Она объяснила мне, что мой отец погиб за то, чтобы наша страна была великой.
— Прежде чем умереть, твой отец написал вам письмо?
— Да, моей матери. Он написал: «Мне очень грустно, что скоро у нас родится сын, а меня уже не будет рядом, чтобы защитить его. Я хочу только, чтобы он любил своего отца, которого ему так никогда и не увидеть».
— Ты его любишь?
— Да. В детстве я даже мечтал стать летчиком, чтобы быть таким же, как он. Но потом передумал: сейчас я работаю телеграфистом на Центральном токийском почтамте.
— Веришь ли ты, что его смерть была полезной для твоей родины?
— Полезной? Так говорят. Хотя для сына полезней, чтобы отец был дома, не правда ли? Я читал много книг о прошедшей войне, но ни одна из них не вернула мне моего отца.
— Значит, ты не думаешь, что война была такой героической, как об этом говорят все эти «дядюшки», которые собрались сегодня здесь, в храме Ясукуни?
— Нет, я категорически против войны. По-моему, это самое страшное, что может быть на свете. И я уверен, что мой отец в душе тоже ненавидел войну».
...Да, многое изменилось в нынешней Японии. Потому-то так трудно было мне понять душу собеседника — бывшего камикадзе, ставшего священником-синтоистом — во время нашего разговора в токийском корпункте АПН.
— Обрели ли вы веру? Нашли ли цель в жизни? — еще раз спросил я странного священника, что не успел погибнуть четверть века назад.
— Ищу, — коротко ответил он.
В. Цветов
Королева пиратов
Ранним утром 1593 года рослые гвардейцы в красных куртках цепью растянулись вдоль Стренда. Они с трудом сдерживали толпу любопытных лондонцев. Солдаты бранились и без церемоний раздавали направо и налево тычки ясеневыми древками алебард, но это, похоже, только подогревало азарт жадных до зрелищ горожан. Со стороны Лондонского моста донесся гул. Толпа заволновалась, головы разом повернулись в сторону, откуда неслись возгласы. Приветственный шум все приближался, и наконец из-за поворота показался кортеж.
Впереди, сверкая стальными латами и шлемами, двигался отряд королевской конной гвардии. Гвардейцы ехали, уперев в правое бедро мушкеты. За ними следовала группа придворных. Среди атласа и бархата расшитых золотом и серебром камзолов наметанный глаз завсегдатаев подобного рода зрелищ сразу же выделил несколько человек, определенно не принадлежавших к королевской свите. Суровые, обветренные лица, обрамлённые густыми бородами, простые костюмы, дополненные кожаными, сохранившими следы панциря колетами, длинные мечи, так не похожие на золоченые шпаги дворян, и неуклюжая, лишенная всякого блеска манера сидеть в седле — все выдавало в них людей, не привыкших к пышным процессиям.
Но не они были предметом всеобщего внимания: взгляды лондонцев были прикованы к следовавшим за толпой верховых конным носилкам, которые, судя по роскоши отделки, с успехом могли бы принадлежать какому-нибудь восточному владыке. Не менее богато были убраны и впряженные в них испанские кони. Напрасны были восторженные крики толпы — занавеси лишь раз дрогнули, отведенные тонкой смуглой рукой, и тотчас опустились.
Кавалькада миновала Хэмптон-Корт и въехала в массивные позолоченные ворота королевского дворца. Меж двумя рядами застывших, словно статуи, копьеносцев, одетых в алые и голубые камзолы с изображением королевского льва на груди и спине, прибывшие проследовали к гранитным ступеням дворца и здесь спешились. Несколько человек устремились к носилкам и с низкими поклонами помогли выйти из них пожилой, но по-юношески стройной и еще очень красивой смуглой черноволосой женщине. Шаль, накинутая на плечи, изящная бархатная шапочка на черных кудрях и гортанный выговор указывали на то, что родина приехавшей леди — Ирландия. А почтение, которым было проникнуто поведение суровых воинов ее свиты и сопровождавших кортеж английских дворян, давало основание предполагать, что у себя на родине эта женщина привыкла повелевать людьми. По знаку белой церемониймейстерской булавы привратник с черным жезлом в руке распахнул двери в зал приемов. Будто не чувствуя на себе любопытных взглядов, черноволосая дама легкой, уверенной поступью приблизилась к королеве и с достоинством поклонилась ей.