— Хеленка, то Кастусь!
А она медленно прижала кулачки к груди, бледная, испуганная, и отрицательно качала головой, словно не хотела меня узнавать, словно отказывалась от чего-то, а я стоял с чемоданом в руках и не мог сдвинуться с места.
Наконец мы поздоровались за руки, и вышло так, что это Сташек соединил наши руки, как будто знакомил чужих людей. И, как всегда, когда знакомятся впервые увидевшие друг друга люди, наступила неловкая пауза. Сташек подхватил чемодан:
— Ну, то пуйдземы на таксувке!
И мы пошли следом за Сташеком, сперва просто рядом, а потом она взяла меня под руку — с той вежливостью, с какой берут малознакомого человека, которого сопровождают в чужом для него городе.
Мы сели в светлую «Варшаву» с шашечками, Сташек рядом с шофером, я с Леной сзади, и навстречу нам помчались улицы Познани. Но я ничего не замечал, ощущение странности происходящего охватило меня, — неужели эта молодая женщина, сидящая рядом, моя родная сестра?
Я поглядывал на ее профиль и видел маленькое розовое ухо с прозрачной горошинкой сережки, нежный овал щеки, каштановый локон на лбу — неужели это Лена? Ведь у нее были совсем прямые и светлые, как лен, волосы.
Она повернула ко мне лицо, улыбнулась.
— Не подобна на себе? (Не похожа на себя?)
— У тебя были прямые волосы, — сказал я по-русски. — Прямые и совсем светлые.
— А, влосы! — Она поняла.— То уфрызоване. И фарба.
Я не знал этого слова — «уфрызоване», но догадался, что это завивка, что это у нее от завивки такие волосы. А фарба — это понятно. Это краска. Как в белорусском.
— Ты тоже совсем не похож на того хлопака, которого я помню, — сказала она.
— Совсем не похож? — впервые улыбнулся я.
— А ни! Смотрю на тебя и не могу поверить, что это ты.
Она засмеялась, глянула в окно, кивнула.
— Смотри, Стары рынэк!
И Сташек тоже, повернувшись к нам, сказал, что мы проезжаем район Старого рынка, что это исторический центр города — вот ратуша! Я увидел старинную ратушу с гербом города на шпиле, и Сташек сказал, что ее основали в тринадцатом веке, а позже, в шестнадцатом, перестраивали по проекту Гямббатисты ди Кварто, что это памятник Ренессанса, но я понятия не имею об архитектуре, и это имя — ди Кварто — ничего мне не говорило, и я только кивал, слушая Сташека. Но, конечно, это было великолепно: и ратуша, и Колодец Прозерпины — мальчики, возлежащие по краям каменной чаши, а в центре мужчина с женщиной на руках; и статуя святого Яна Непомуцена, словно идущего против ураганного ветра, упрямо пригнувшего голову в терновом венце.
В нашем городе нет теперь старинных памятников, его разбомбили во время войны, сожгли дотла, и теперь он весь новый, застроенный в центре тяжелыми зданиями с лепкой по карнизам, уставленный по бывшим окраинам желтыми и серыми коробками микрорайонов, и смутная зависть к родовитой красоте Познани шевельнулась во мне, а Лена словно угадала, о чем я думаю, и спросила, отстроился ли наш город, уцелел ли домик, в котором мы жили во время оккупации, — она помнила, что у ворот росла плакучая береза.
Я сказал, что домика давно нет, и переулка нет, где он стоял, — там теперь бульвар, и стал рассказывать, как отстроился город, какой он теперь, и сам удивился, как я его расписываю. Выходило, что не такой уж он некрасивый, весь в зелени, с просторными площадями, широкими бульварами, с прямой как стрела главной магистралью.
Машина мчалась уже по загородному шоссе. Сташек обернулся и сказал, что до городка, где они живут, минут двадцать езды. Сердце у меня екнуло, стало знобко, как в поезде, перед Познанью, — сейчас, сейчас я увижу бабку!..
Скоро я увидел чем-то очень знакомый городок: каменные домишки с шиферными крышами, аккуратные палисаднички, красный костел на пригорке, каменный мостик через темную речку. Таких городков много в Западной Белоруссии, тихих, опрятных, с гранитными плитами тротуаров, с торцовыми мостовыми, выложенными «в елочку», с черными шершавыми стволами ровнехонько стоящих вдоль улиц грабов, ясеней и каштанов. Но городок оказался больше, чем показался издали, мы довольно долго петляли по улочкам, пока, наконец, не въехали в уютный тупичок, в конце которого стоял двухэтажный кирпичный домик с двумя балконами.
Домик этот, как и весь городок, тоже показался мне удивительно знакомым; и странно было сознавать, что никогда я здесь не был, что я в другой стране, что давным-давно ничего не осталось от улочки моего детства. Ничего не осталось. И эта молодая красивая пани, которая, оттопырив пальчик с обручальным колечком, роется в кошельке, — разве эта пани и есть моя маленькая сестренка, которая бегала по той улочке?