— Мотор сгорел. Все внутри выгорело! Неприспособленной эта машина для такой дороги оказалась. Шофер? Цел, цел...
Вертолет снижается, заправщик найден. Вертолет садится прямо на дорожную пыль возле него. Юрий Иванович бежит к машине, а я перебираюсь на другой вертолет, поменьше, на «МИ-1», который летит дальше. В нем инженер, смотритель трассы. Его задача — следить за тем, чтобы технология полностью соблюдалась.
Инженер с бородой, но молод. В выгоревшем костюме, напоминающем форму студенческих отрядов, в брезентовых коричневых сапогах, — всюду принимают за рабочего этого инженера-комсомольца. Пока мы идем к вертолету, он рассказывает, как однажды добирался к месту работы на «урагане». Шофер, у которого полетело колесо, прикрикнул начальнически на него.
— Я от жары задыхался, едва дышал, — признается Леонид, — а он мне монтировку тычет в нос: «Давай помогай». — «Ты шофер,— говорю ему, — твое дело». А оказалось, парень-то инженер. Сел за руль, потому что водителей не хватало. С тех пор, правда, там и остался. Говорит: «Инженером-то я поработать успею. А пока молод да сила есть, я себя здесь на прочность проверю».
Отчего-то я вспоминаю рослого блондина, которого видел накануне. Не он ли это был?
Маленький «МИ-1» срывается с бархана, как лыжник с трамплина, и опять мы летим над пустыней. Свежеразрытый грунт над трассой да присыпанная шелковистой пылью дорога указывают пилоту направление. Труба уложена, зарыта в землю почти по всей трассе. В штабе на карте-схеме не закрашены красным лишь два места в центре, которые напоминают небольшие разрывы в красном столбике термометра. Сюда, в этот прорыв, и брошены сейчас все машины.
На 271-м километре труба вдруг выныривает из-под земли на поверхность. У конца ее сосредоточились трубоукладчики. Их штук шесть. Они поддерживают огромную прогнувшуюся, как резиновая, стальную трубу, пока движущиеся по ней машины очищают ее от камней и изолируют. Желтые трубоукладчики резво, как крабы, передвигаются друг за другом, за ними скользят машины. Людей не видно, все здесь напоминает конвейер, и в недвижной, безжизненной пустыне эта картина выглядит довольно фантастично... Но вот труба кончилась, и все вдруг рассыпается. Разъезжаются в разные стороны трубоукладчики, выскакивают из машин на раскаленный песок люди. Разные, но в основном молодые. Загорелые, закопченные, в пропыленной одежде. Улыбаясь, они шутят:
— Опять снимать приехали, хоть бы один фотокарточку прислал.
Оказывается, здесь работает комсомольско-молодежная бригада, и Юрий, бригадир, говорит, что их, как и работающих впереди «землероев», часто навещают корреспонденты. Глядя на пропеченные солнцем лица парней, я вспоминаю разговор с одним человеком, который собрался со стройки уезжать.
— Эта стройка героев требует, а у меня уже сердчишко не выдерживает. Поеду на Север.
Да, сердце здесь надо иметь крепкое.
— В жару, — говорит один из них, самый молодой, — на полу в вагончике на одеяле лежишь. Вентилятор вовсю работает, а толку чуть, только горячий воздух гоняет.
— Когда выше тридцати восьми градусов, — добавляет вертолетчик, — мы не летаем. По инструкции. Может отказать мотор. «Ураганщики» тоже в жару отлеживаются, а как стемнеет — выезжают в рейс.
Инженер, успев побывать на трассе, все еще о чем-то спорит с бригадиром, а летчик торопит, ему надо заправляться, и мы взлетаем. И опять все, что казалось вблизи крупным, мощным, гигантским, быстро уменьшается и пропадает в безмерных пространствах песчаной пустыни.
Солнце уже высоко, и, хотя небо сегодня подернуто тонкими облаками, будто полиэтиленовой пленкой, сквозь стекло здорово припекает. Летчик время от времени выставляет потную руку в окошко, осушая ее на встречном ветру. Спину нагревает двигатель. Часа через полтора я вполне понимаю, понимаю всем своим нутром, каково бывает шоферам там, на земле, в такую жару. Порой хочется дернуть ручку дверцы, раскрыть ее настежь и подставить себя всего прохладному ветру. Летчик, будто перехватывая мои мысли, оборачивается, показывает вперед — сейчас сядем. Там, впереди, — городок...