Мы перекрашиваем осла в зебру
Это было очень забавное и веселое приготовление к охоте. Я подумал, что, если бы моими спутниками были пигмеи, они бы обязательно затеяли какую-нибудь ритуальную церемонию, разговаривали бы шепотом и уж, во всяком случае, не разрешили бы мне участвовать во всех приготовлениях. У прагматиков-ндоробо все обстояло гораздо проще.
Как только рассвело, оле Сенгида разбудил меня, накормил медовой кашей, заметив при этом, что есть мясо по утрам слишком тяжелая работа, и повел под дерево, где провели ночь мои оставшиеся в живых ишаки. Там Сенгида схватил за хвост одного осла и жестом приказал мне сделать то же самое с другим. Так мы потащили животных на середину деревенской площади. Ишаки орали и норовили ударить нас копытом в лицо, но мы все же дотащили их до нужного места.
Потом оле Сенгида вытащил из костра оставшиеся там недогоревшие черные угольки, а в кусок шкуры собрал белую золу, скопившуюся в самом центре костра.
— Теперь мы будем перекрашивать осла в зебру, — лаконично объяснил старик и решительно начал малевать углем на ишачьем крупе черные полосы.
И тут впервые за все мое пребывание у ндоробо детские сердца не выдержали, и мальчишки и девчонки, нарушив сдержанно суровый этикет своего племени, высыпали из своих пещер и уселись глазеть, как оле Сенгида из ишака делает зебру.
— Не теряй времени, мхаши-миува, — обратился ко мне старик. — Крась своего осла. Скорее кончим, скорее пойдем на охоту.
Мое приобщение к этому древнему охотничьему таинству вызвало почему-то всеобщий восторг. «Мзунгу красит осла!.. Мзунгу красит осла!» — кричали женщины из одной пещеры в другую. Потом они окружили нас плотным кольцом и затеяли спор: кто из нас быстрее разрисует осла. Мне было приятно отметить, что за меня «болела» более молодая и привлекательная часть женского общества. Оле Сенгида поддерживали ортодоксально настроенные дамы.
Женщины подталкивали нас к соревнованию, но мы, переглянувшись со стариком, поняли друг друга: разрисовывать ослов закончили одновременно.
Потом на оставшиеся серыми полосы натуральной ослиной шкуры мы наносили белую золу. Все в этом маскараде у ндоробо было продумано до мельчайших подробностей. Чтобы зола не осыпалась, мы сначала смазали серые полосы каким-то тягучим соком, а потом начали припудривать ишаков золой с помощью меховых тампонов.
Когда обработка туловища и ног была закончена, Сенгида отошел в сторону и с видом взыскательного художника оглядел творение наших рук. «Сойдет»,— сказал он и направился в пещеру, в которой было нечто вроде коллективного сарая.
Я тоже взглянул на ослов со стороны. Но мне они почему-то представились занятными Тяни-толкаями, пришедшими на детский праздник ндоробо. Ослиные гладкие морды не вязались с их разрисованными полосатыми туловищами.
Но что это несет из пещеры оле Сенгида? Куски зебровой шкуры, длинные рога, обрезки каких-то кож. С деловым видом он кладет все это на землю и начинает разбирать.
— Зебровая морда — раз, — говорит он и вытягивает из принесенной им кучи шкуру, содранную когда-то с головы настоящего животного. — Зебровая морда — два, — продолжает старик. — Ориксовы рога раз, ориксова морда тоже раз,— заканчивает Сенгида и несет ненужные шкуры обратно в сарай. Но ориксова морда оказывается куском жесткой сухой зебровой кожи, на которой намалевано несколько черных полос и, вырезаны большие глазницы.
— Это же совсем не ориксова морда, — кричу я Сенгида.
— Ничего, глупое животное не разберет, — машет он рукой. — С ними можно обойтись и одними зебрами.