Перед отъездом на Ближний Восток я спросил у своего приятеля-журналиста, побывавшего в лагерях палестинских беженцев:
— Что тебя поразило там больше всего?
— Дети, — коротко ответил он. — Тысячи ребятишек, лишенных детства. У каждого из них своя маленькая трагедия. Но даже одной такой истории достаточно, чтобы проклясть и навсегда возненавидеть войну...
Лишенные детства
Не помню, кто сказал, что горе и нищета везде на одно лицо. В справедливости этих слов я убедился, побывав в лагерях палестинских беженцев в Ливане, отличавшихся друг от друга лишь названиями. Повсюду одинаковые жалкие лачуги, приникшие к земле, словно ослабевшие от голода люди, у которых нет сил встать на ноги или хотя бы прикрыть свою наготу. Наспех сооруженные из фанерных ящиков, камня, листов жести и выцветшего на солнце тряпья, издали они кажутся не человеческими поселениями, а какими-то фантастическими муравейниками.
Всюду глаз невольно задерживается на изможденных лицах ребятишек, играющих в пыли на самом солнцепеке среди лачуг и палаток.
— Они не знают вкуса мяса и молока. Для нас, взрослых, это не так важно, мы все равно будем сражаться, пока бьется сердце. Мы привыкли к лишениям. Но нам больно смотреть на малышей, так и не узнавших детства, — с грустью объясняет сопровождающий меня палестинский партизан Али Рашид, жилистый смуглый парень с неулыбчивым лицом и глубоким шрамом — скорее всего от осколка — на левой щеке.
Ему нет и девятнадцати. Сирота. Свое настоящее имя он скажет мне по секрету только тогда, когда настанет время прощаться. При первом знакомстве я боялся, что каждое слово из него придется вытягивать клещами. Но мои опасения, к счастью, не подтвердились. Рашид оказался не только заботливым товарищем, что было вовсе не лишне во время нашей поездки, но и интересным рассказчиком. Очень скоро я заметил, что взгляд Али наполняется грустной теплотой, когда речь заходит о ребятишках. Мне показался необычным этот взгляд у девятнадцатилетнего парня, пятый год не выпускающего оружия. Ведь так тепло мог смотреть на детей лишь умудренный опытом и проживший долгую жизнь человек.
— Но этим ребятишкам живется еще не так плохо, — продолжал свой печальный рассказ Али. — У них есть родители. Я покажу тебе детей, у которых война отняла все. Понимаешь? Все! — Он пристально посмотрел мне в глаза.
— Эти дети — львята, рожденные войной. Они слишком серьезны, как уставшие от жизни старики. Горе убило в них улыбку. Все новое, необычное вызывает у них не радость, не беззаботное любопытство, а недоверие, настороженность. Некоторые из них уже успели стать бойцами, и взрослым стоило больших трудов отправить их из партизанских отрядов на ливанскую территорию...
Да, десятилетние мальчишки хотят сражаться, мечтают об оружии. Но они при этом думают не о личных подвигах, а о том, как освободителями вернутся на свою родину.
Однажды мне довелось стать свидетелем характерного эпизода. На улице небольшого южноливанского города Набатия обвешанный камерами западный журналист этак по-барски, со снисходительным любопытством пресыщенности допытывался у стайки оборванных ребятишек, окруживших его, чего им больше всего не хватает. Его вопросы были, мягко говоря, наивны. Ведь достаточно побыть в лагере палестинских беженцев несколько минут, чтобы понять — они нуждаются буквально во всем. Например, когда в семье палестинца на свет появляется ребенок, мать снимает ветхое тряпье со старших, чтобы запеленать новорожденного. А незадолго до этого случая Али как-то обронил фразу, навсегда запомнившуюся мне:
— Посмотри, как эти маленькие хитрецы обманывают голод — едят землю, — сказал он и отвел взгляд.
Перед нами же стоял человек, казалось свалившийся с Луны. Ребятишки молча переминались с ноги на ногу, словно не понимая вопроса, хотя ой был задан на вполне сносном арабском языке. Их голодные глаза так и прожигали журналиста.
— Так чего же вам больше всего хотелось бы? — переспросил он.
И тогда один из ребят постарше, на вид лет одиннадцати, гордо взглянул на него и ответил:
— Иметь родину!
«Подарки» из Тель-Авива
Игрушка — материальное воплощение радости ребенка. Игрушки — ворота в особый, сокровенный мир, недоступный взрослому. Без них немыслимо детство. В школах и лагерях для беженцев я видел, как маленькие палестинцы мастерили для себя игрушки. При этом они проявляли такую изобретательность и фантазию, что просто диву даешься. Но мне врезался в память другой случай, связанный с игрушками.