На тротуаре Шовель подставил разгоряченное лицо влажному ветру. Улица была пуста. Витрины озарялись мертвенным светом. Надо действовать. Но мысли ворочались тяжело, будто со сна...
Он быстро зашагал, надеясь, что ходьба взбодрит его; обогнул дом и двинулся по параллельной улице. Фасады были увешаны мраморными и бронзовыми табличками: конторы, кабинеты, хирург, архитектор, какие-то «АГ», «ИГ». Ничего не значащие обтекаемые названия.
Пройдя еще квартал, он увидел кафе с уже опущенной шторой. Надо поесть. И выпить, обязательно выпить. Но где приткнуться в этом чертовом городе расчетливых бюргеров! Все замкнуто, заморожено. Он глянул на часы — и это десять вечера!
Сколько он уже прошагал? Все так же пусты улицы, занавешены окна. Он заблудился в лесу безликих домов.
Шлоссплац. В тумане над входом в подвал желтеют фонари, слышны голоса и музыка. Жизнь с промозглых улиц ушла в преисподнюю. Наверное, «бирштубе», пивная.
В подвале было около сотни людей, по большей части немолодых, хорошо одетых. Пахло тушеной капустой и копченой свининой. На маленькой эстраде арфист в кожаных шортах и молодая женщина в баварском наряде с громадным аккордеоном на коленях играли что-то буколическое, невероятно наивное в век электрогитар.
Он сел с краю стола, спросил пива. Горькая жидкость слегка покалывала язык. Он выпил кружку залпом и опустил ее на подставку. Соседи посмотрели на него одобрительно: вот так и надо, это по-нашему. Незнакомец знал обычай.
Стало лучше. Тупая тяжесть в затылке отпускала, но, как. ни странно, запах капусты и сосисок отбил аппетит.
Он прошел к тяжелой двери в глубине; там был другой зал, откуда накатывался шум, похожий на рокот океана. Несколько десятков человек — мужчины, женщины, молодые, старые — в простой одежде сидели за длинными некрашеными столами. В углу надрывался тирольский оркестрик, а все присутствующие отбивали ритм пудовыми кружками и хором подхватывали куплет.
Шовель остановился в нерешительности. Сыщется ли ему место здесь, на этом ежевечернем причастии? Немецкая пивная не имеет ничего общего с французским кафе, где люди остаются в своей скорлупе и не способны пропеть хором даже «Марсельезу»; ничего общего с американским «парти», где одиночество растворяется только в сильной дозе алкоголя. Он ощущал себя чужаком больше, чем там, у шефа.
Кто-то потянул его за рукав, усадил рядом. Он поблагодарил вымученной улыбкой. Сосед хлопнул его по плечу, приглашая петь вместе. Но он не знал слов, не знал мелодии. Он не мог разделить с ними их веселья.
Музыканты, вытирая обильный пот, запросили пощады. Публика заревела, но смилостивилась. Парень, сидевший рядом, обратился к Шовелю на диалекте. Он с трудом уловил смысл.
— Нет, я не грустный. Я просто думаю.
— О чем?
— Обо всем.
— Ха! Обо всем! — Парень обратился к застолью. — Герр доктор наверняка философ. Угадал?
— Да.
— Да здравствует философия! — заревел парень, снимая с подноса у официанта кружки.
К ним уже спешил человек с повязкой «Орднунг».
— Все в порядке, Ганс. Это мой товарищ! — крикнул ему парень.
— Да, я его товарищ, — быстро проговорил Шовель.
Оркестр, заправившись пивом, грянул с новой силой «Три бука, три бука росли у дороги!». Соседи, сцепившись руками, закачались в такт, и зал вновь напомнил разошедшийся океан. «Как в детстве, когда нет ни прошлого, ни будущего», — мелькнуло у Шовеля. Есть только радость минуты. «Три бука, три бука...» Ритм вальса завлек его...
Когда он вернулся на Театер-плац, туман успел рассеяться. Звезды холодно смотрели на город. Голова Шовеля тоже была ясной. Ничего, будет утро, будут мысли. А сейчас все хорошо, все в порядке, он ляжет в постель и уснет сном младенца.
— Шовель!
Он замер. Из окна белого «опеля», припаркованного возле «Графа Цеппелина», махнули рукой. Фрош! Страх противно засосал под ложечкой. Шовель сглотнул... Нет, кажется, доктор один в машине.
— Садитесь.
Шовель опустился рядом на сиденье.
— Где вы были? Я уже три часа торчу здесь.
— Распевал «Три бука» в бирштубе. А в чем дело?
— Не притворяйтесь. Вы же едва не свалились в обморок там.
— С чего вы взяли?
— Я видел это. И Хеннеке тоже. К счастью, он спас положение.
— В общем, я был... шокирован. Мне предложили совершить убийство, и при этом никто не спросил моего мнения! — Шовеля передернуло. — Вы молчите, Фрош?
— Это моя вина. Я обязан был вас предупредить и доложить о вашей реакции.