— Да, я уже привык... — признался мне однажды двадцатилетний Гийом, невысокого роста паренек из Бретани, приехавший в Париж в поисках работы.
Мы познакомились на улице Бельвиль, в агентстве по трудоустройству. Я проходил мимо, заметил у одного из домов толпу и, когда агентство открылось, вошел внутрь. Все сели на стулья, поставленные рядами, как в классе, молча, украдкой оглядывая друг друга. Время от времени кого-то вызывали, он вставал, пересекал зал — темно-голубой бетон и стеклянные перегородки — и опускался на стул перед письменным столом, за которым сидел агент по трудоустройству.
Я прислушался к разговору между одним из агентов и сидевшей напротив него симпатичной блондинкой. Опросив клиентку, агент говорил в телефонную трубку: «Она хорошенькая и подойдет для вашего магазина». Потом клал трубку и набирал новый номер: «Нет, она еще не достигла совершеннолетия, но зато... Послушайте, месье, она прехорошенькая, и я уверен, что ваш банк только выиграет от этого...» И снова вешал трубку, и снова набирал номер...
Время от времени я слышал фразы, которые были недоступны моему пониманию. Например: «Этому нанимателю номер 97 не нужен». — «Понятное дело. А ты попробуй предложить ему мой, шестнадцатый».
Гийом мне все объяснил. Он знал эту машину «как свой собственный карман». 97 и 16 оказались шифрами для «наиболее тяжелых случаев». «Шестнадцать» обозначало молодого человека, которому едва исполнилось шестнадцать лет, который не освобожден от воинской службы и не имеет опыта работы, а число 97 — уроженца Мартиники или Гваделупы.
— Антильцы, — продолжал Гийом, — самый плохой «товар». Считается, что они хуже всех приспосабливаются к нашему ритму работы. Несколько выше ценятся африканцы. У них есть свой номер — 31. Разумеется, в заявке на работников любое упоминание о расе запрещено. Но зачем посылать парня к хозяину, который с ним даже разговаривать не станет?
Гийом, мрачный и замкнутый, пока мы с ним сидели в агентстве, на улице оказался довольно приветливым и словоохотливым пареньком.
— В конце концов, почти все уходят из агентства с адресом нанимателя. Но бумажка, которую там дают, ничего не значит. Вот, пожалуйста, мне дали адрес, где на одно место уже шесть кандидатов. Здорово?
Раньше Гийом надеялся на свой диплом техника. Но работы по специальности не нашел: его родная Бретань «в этом отношении настоящая пустыня». Писал в 25 мест, получил 10 ответов, все начинались одинаково: «К сожалению...» Приехал в Париж — та же картина. Правда, иногда удавалось устроиться на временную работу. Кем он только не побывал за последние два с половиной года: рассыльным на почте, мойщиком посуды, шофером грузовика, страховым агентом, и еще, и еще — всего я не запомнил...
— Начало осени, — объяснял мне Гийом, — после того как школы выбрасывают своих учеников, — труднейшее время. Даже самое паршивое место приходится искать неделями. Надо, видимо, подождать, пока схлынет волна новых безработных, а потом заняться поиском более или менее приличного места. Мне еще повезло — есть где жить. А у многих в моем положении вообще нет крыши над головой. В Париже с этим еще труднее, чем с работой. Так что... Да я уже привык, — добавил он, улыбнувшись.
Куда перенаправляется агрессия?
На станции «Репюблик» пятеро нетрезвых молодых людей ломают автомат, продающий жевательную резинку, жареные орешки и прочую мелочь. На перроне полно народу, тем не менее никто не вмешивается, все «не замечают».
Разделавшись с автоматом, парни идут по перрону в мою сторону. Вид у них самый что ни на есть бандитский, расхлюстанный, вызывающий. У одного из молодчиков в руках длинная металлическая цепь, которую он волочит за собой по полу. Парни молча обходят меня и других пассажиров. Они уже «насытились» автоматом или «перенаправили свою агрессию», как выразились бы социологи.
— У нас считают, что волна уголовщины нахлынула на Францию из-за Атлантического океана, — говорил мне Морис Манишо, французский журналист, специализирующийся на проблемах преступности. — Некоторые знатоки чуть ли не единственной причиной ее роста во Франции называют пропаганду «американского образа жизни». На станциях метро поздно вечером люди ждут друг друга, чтобы вместе идти по пустынным переходам. Парижане, особенно те, кто живет в пригородах, активно вооружаются. Но полиция при этом предупреждает: «Лучше не оказывать серьезного сопротивления — это может плохо кончиться». Понимаете, поскольку наше общество ощущает свою болезнь, не зная как следует ее причин, оно страдает и от преступности, и от страха перед ней.