Когда мы возвращались в Касым-бина-кенд, Нуру сказал:
— Героя для фильма мы нашли, не правда ли? Теперь увидите Гюляндам-гары еще и на празднестве...
— Каком?
— У Рустама-киши дочь родилась.
— А сколько ему лет?
— Как вы думаете?
— Пятьдесят.
— Это он выглядит на пятьдесят,— улыбнулся Аскеров.— Ему уже сто один год.
— Не может быть! — вырвалось у меня.
— Хотите поднимем старые книги, и вы убедитесь. Лесником он значится еще с 1896 года. У него даже бляха хранится с тех пор. Вы попросите ее показать...
К двадцать пятому марта был закончен ковер в честь рождения дочери Рустама-киши.
Ковер выткали двоюродные внучки новорожденной и вынесли на дорогу. Ткали его долго, почти два месяца, и я часто заходил смотреть, как двигается работа. Девушки сидели на полу у окна перед ковроткацким станком и мелкими движениями — петельками, петельками — наносили на поле узор. Над головами девушек, на отполированной до глянца перекладине, висели клубки разноцветной шерсти; делая очередной узелок, ковровщица обрезала нитку острым ножом, как травку... Только, пожалуй, в таких вот удаленных уголках Азербайджана еще и ткут ковры вручную. Работа тяжелая, трудная, долгая. А выткав, бросают ковер на дорогу: пусть топчут его прохожие. От этого он станет только лучше — распустятся скрученные нитки ворса, ковер станет упругим.
Качество ковра ручной выделки проверяется так: сложи его свернутым в трубку на пол — он должен развернуться сам...
Гюляндам-гары приехала верхом на низкорослой лошадке, с обеих сторон седла было приторочено два ковровых мешка-хурджина с гостинцами. Приехала, спешилась, взглянула на новорожденную — и сразу принялась за работу.
Вскоре она уже раскачивала во дворе маслобойку — полое бревно, подвешенное на веревках, покрикивала на детвору, давая задания, поучала невесток, режущих тут же мясо и перебирающих рис.
Подошел председатель колхоза, один из внуков Гюляндам, и отпустил какую-то шуточку о ее неуемности и энергии. Старуха тут же остановилась и парировала:
— Ты меня с собой не равняй! Была бы я председателем... Ты разве хозяин? Для детей моих клуб до сих пор не построил.
Председатель, пристыженный, отошел.
...Во дворе стоял дым столбом от готовящихся блюд. Кипели громадные казаны с пловом, в печках-тандирах пекли чуреки.
Мне, гостю, отломили кусок только что выпеченной лепешки, из разлома еще шел пар. Ножом прорезали щель и ломте и затолкнули в нее масло.
Хлеб был с привкусом какой-то травки, так пекут только в Касым-бина-кенде.
К началу торжеств, когда съехались родственники, решили на память сфотографироваться. Громадная толпа покинула селение и зашла за гору, на противоположный склон. У подножия почетного места, поближе к фотографу сели самые старшие. Чуть выше — по-младше, а на самом верху, на фоне неба, кривлялись фотографу подростки, недовольные тем, что их загнали там далеко. Самые маленькие, самые любимые, самые сладкие сидели на руках стариков, вжимаясь им в грудь тепленькими спинками. Гюляндам-гары посадили внизу, в центре, в окружении ее детей. За ее спиной, поднимаясь в гору шел ее род.
Пир, который устроили родственники Рустама-киши в честь рождения дочери, опрокидывал все мои представления о геронтологии. Еще денька три назад я все пытал Рустама-киши:
— Наверное, больше молочное любите, а? Сыр, масло, кислое молоко?
— Почему? — удивлялся лесник. — Я люблю мясо.— И, понизив голос, пояснял: — Чтоб в ногах сила была.
— Ну а едите мало, наверно?
— Мало? Сколько положишь, вся съем. Целый день могу есть, и все мало,— смеялся он.
Обескураженный, я отходил от Рустама-киши и причаливал к Гюляндам-гары.
— Мясо любите?
Она снисходительно оглядывала меня.
— Люблю. Только чтоб жирный был. Зачем спрашиваешь?
— Хочу городских научить, чтоб долго жили. Что скажешь? Что мне им передать?
Улыбаясь тысячью морщин, женина мудро советовала:
— Пусть много работают и радуются жизни...
...Зазвенели струны, и потекли стихи которые лесник импровизировал: «Поспорили как-то река и валун: кто дольше из них проживет? «Тебя высущит солнце,— сказал реке валун.— А зимою скует мороз».— «Не страшно! — смеялась под солнцем река, превращаясь в пар.— В горах я прольюсь дождями. И снова вернусь назад». Прошла тысяча лет. Валун превратился в песок, а река по сей день все течет и смеется...» Так пел, играя на сазе, лесник...