— На трубопровод приходится навешивать многотонные пригрузы для того, чтобы придать ему устойчивость на заболоченных участках трассы, — говорил Внуков, — и пригрузы мы устанавливаем на таких участках чуть ли не каждые два метра. Например, в некоторых горных местах Львовской области надо уложить свыше двух тысяч подобных железобетонных «якорей». А всего на нашем участке свыше двадцати тысяч. Механизмам трудно работать на этих склонах — они скользят. При таком сложном рельефе должно быть смонтировано огромное количество колен-вставок... — Он прочел на моем лице непонимание и тут же пояснил: — Вставка — кривая из трубы, которая дает возможность поворачивать нить газопровода. Протяженность одних только кривых вставок достигает двадцати процентов от всей трассы.
Из слов Валентина Константиновича следовало и то, что на равнине трубы для укладки свариваются в секции из трех труб. Но в горах это практически невозможно: трубы на высоту поднимаются по одной или в редком случае сдвоенными...
Далеко впереди показались домики, точнее, вагончики.
«Выгода», — обронил командир экипажа. И весь сосредоточился на рычагах управления. Мы пошли на посадку. Целились на вершину холма, поблизости от поселка. Командир боковым зрением следил за мной: производит ли впечатление эта местность? Я же был занят тем, что сверху наблюдал за человеком, шедшим к посадочной площадке. Через несколько минут вертолет уже был на земле, и я сразу столкнулся с этим человеком лицом к лицу. В грубом шерстяном свитере, с тихими черными глазами, он назвался Сеником Вазгеновичем Геворкяном. Так я познакомился с начальником специального управления № 1. Его заместитель, в огромном черном тулупе, подошел позже. Несколько секунд они говорили между собой, забыв обо мне. Нетрудно было догадаться, что они продолжают разговор, начатый до нашего прилета. Речь шла о технике, о людях, проблемах, требующих безотлагательного решения. Так, как бывает обычно и ежечасно на любой стройке.
С холма открывался простор на все стороны. У подножия лежал городок — плотно пригнанные друг к другу разноцветные вагончики. В стороне от жилья чернели машины, бульдозеры.
— На трассу двинем сегодня же. — Я понял, что Геворкян обращается и ко мне тоже.
— Чем быстрее... — встрял было я, но тут же осекся.
— Тогда поехали, — сказал Геворкян своему заму. — Найди быстро шофера, а я пальто только надену. Встретимся у машины.
Они молча разошлись в разные стороны. Я же пошел к вагончикам и стал ждать...
Как только «уазик» тронулся, двинулись и далекие контуры гор, замелькали поселки. Потом нам попадались бредущие вдоль дороги группами или в одиночку горнолыжники, взвалившие "на плечи тяжелое снаряжение. Одетые в яркие костюмы, они вносили в окружающий бело-серый пейзаж что-то новое, непривычное тому, к чему я готовился. Думая об этом, услышал Геворкяна:
— Когда солнце щедрое, здесь просто роскошно. Но в прошлый сезон погода нас здорово подвела, лето и начало осени были мокрые как никогда, зима хуже всех здешних зим... Технику по мокроте поднимать — дело поганое...
Я уже отметил про себя, что Геворкян из породы людей, которые, кажется, никогда, ни при каких обстоятельствах не жалуются. Да и это не было жалобой.
Мы ехали уже в сумерках, и казалось, горы совсем рядом. Их массивы наступали на нас. Вдали белели неровные, рваные вершины.
Григорян — зам Геворкяна — спал, вобрав голову в огромный воротник своего полушубка.
— Вторую ночь на ногах, устал, — словно оправдывая коллегу, как бы про себя обронил начальник. — Дел было во сколько! — Он молча поднес руку к горлу. — Работает на газопроводе уже двадцать лет, — кивнул он на спящего, — бывал в Средней Азии, работал на Украине... В общем исколесил много... И курит много... — неожиданно сказал Геворкян.— Вот только... когда домой приезжает, дети его не папой, а дядей называют. — Геворкян помолчал и уже совсем серьезно заключил: — Сложная у нас профессия. Точно говорю, без дураков...