Василий вздохнул, рывком сдвинул на затылок шлем и вытер потный лоб. Слева на фоне прозрачной голубизны неба причудливой паутиной возник небольшой лесок и рядом с ним развалины кишлака. Впереди все так же ожесточенно скреб полотно дороги «тральщик», хотя Бордак хорошо знал, что английские, американские, китайские мины он еще мог «выбрать», но часто встречались и другие: неизвлекаемые, не подлежащие разминированию бельгийские мины, или транспортные итальянские, которые настраиваются на определенный вес. Первые машины колонны своей тяжестью как бы «накачивают» такую мину, и она взрывается под идущими следом. Инструкторы у душманов опытные, ничего не скажешь...
Бесформенные развалины кишлака медленно приближались. У леска дорога резко сворачивала влево, и Василий потянул рычаг на себя — танк, работая правой гусеницей, тяжело развернулся и пополз дальше. И тут его резко подбросило, раздался оглушительный взрыв. В ушах зазвенело, и Бордак почти неосознанно дернул рычаг — танк замер. В тот же момент из кишлака ударили гранатометы и пулеметы.
— Я — ноль тридцать первый. У меня подрыв левой гусеницы, дальше идти не могу,— передал Каримбетов по рации.
Василий откинул крышку люка, выполз на броню и с нее скатился на землю, больно ударившись локтем о трак разорванной гусеницы, конец которой свисал с поврежденных катков.
— Давай запасные траки,— спрыгивая с танка вслед за Червяковым, крикнул старший лейтенант.— Нас пока прикроют...
Танки и бэтээры уже вели прицельный огонь по развалинам. Не обращая внимания на свист и цоканье пуль о броню, Бордак выбрасывал на землю запасные траки, тяжелые катки помог вытянуть Червяков. От соседнего танка на помощь бежал механик-водитель Володя Гриневич. Вместе с ним Василий и принялся сбивать траками с катков гусеницу, чтобы расстелить ее на земле.
Старший лейтенант, увидев в кустах разведчиков Ожнакина и Вознюка, крикнул, чтоб помогли. Бордак и Гриневич в это время уже набивали траки, наращивая гусеницу. Оставалось натянуть ее на катки. У ребят взмокли гимнастерки под бронежилетами, лица лоснились от масла и пота.
Меж тем перестрелка все усиливалась, от грохота разрывов и уханья пушек, автоматного стрекотанья голова у Василия гудела.
— Готово, командир,— прохрипел он, не услышав собственного голоса.
— Спасибо за помощь,— кивнул разведчикам и Володе Гриневичу старший лейтенант и скомандовал: — По местам...
Когда колонна, отстреливаясь, двинулась дальше, огонь душманов заметно ослаб, а потом вскоре и прекратился вовсе. Сбросив каску, Каримбетов вытер ветошью мокрый лоб и тут заметил, что Бордак улыбается.
— Ты чего, Василий? — затревожился командир.— Тебя не контузило, случаем?
— Нет, все нормально. Обошлось вот, и на душе как-то легче стало. Хуже всего ждать, зная, что...
— Опять? — разозлился Каримбетов.— Черт бы тебя побрал с твоей интуицией...
Опасная тишина
Пики Пагманского хребта, окружавшие долину, были съедены утренним туманом. Сквозь дымку едва пробивались размытые лучи солнца. Пока оно не взошло, от холода будет пробирать дрожь, днем наверняка придется страдать от жары. Зато по утрам дышится очень легко.
Просыпались мы рано и, естественно, одними из первых приходили в столовую. Подполковник Лис встречал нас неизменным вопросом:
— Как спалось?
Помню, в первый день Цюпко сказал ему:
— Сколько говорили нам о душманах, обстрелах, а прилетели — тишина, как в деревне, только собаки не лают. В комнате кондиционер, телевизор... Мы-то думали, что придется жить если не в землянках, то в палатках...
Это впечатление продержалось до вечера, который здесь накрывает землю черным шатром почти сразу же после захода солнца. Едва мы вышли из столовой, загрохотало так, что все невольно отшатнулись к стене. В ту же секунду черное небо прочертили багровые полосы.
— Ракетная установка бьет,— услышали мы голос подполковника Лиса.