Володя достал из кармана штормовки блокнот, долго искал в густо исписанных страницах какие-то строчки, наконец сказал:
— Здесь живет Николай Васильевич Окуловский. Он нам поможет составить легенду. А вот, ребята, и наш дом...
Остановились на самом краю деревни. Изба венцов на двенадцать, сильно осевшая, потемневшая. Рублена в обло с остатком, то есть бревна каждого ряда-венца связаны в углах так, что выступают концы. Бревна диаметром сантиметров сорок. Три окошка смотрят на улочку, три в одворицу; два из них — узкие, маленькие. Крыша двускатная; «курицы» — корни целого ствола ели, выведенные из-под крыши, поддерживают долбленый «водотечник». Сени связывают избу с хозяйственной постройкой — срубом, поделенным на два этажа; верх — это поветь, там хранили сено, утварь и рабочий инвентарь; внизу держали скот. Весь дом очень простой, даже суровый,— ни наличников резных, ни причелин. Да и хозяйственное строение почти завалилось.
В деревне Цыбино и особенно в Большом Косякове мы только что видели куда более внушительные постройки. Ольга и Михаил долго рисовали там намеченные дома — «делали карточки». От тех изб, стены которых были сложены из могучих сосновых бревен, исходило ощущение добротности, надежности, вечности. Почему же архитекторы так разглядывают сейчас этот дом?
Оказалось, я не заметила одну существенную деталь: под кровлей была вырублена цифра — 1829.
— Датировка строения — вещь довольно редкая,— сказал Михаил, указывая мне на цифры.— Но не только она говорит о возрасте избы. Обратите внимание на маленькие оконца с подтесами. Когда-то здесь все окна были узкими, потом их расширили.
Михаил расчистил крыльцо, заваленное досками, и вошел в дом. Следом, задев головой о низкую притолоку, прошли и мы с Ольгой. Внутри пахло сухими травами. Все в этой избе было как обычно: печь, лавки, шкафчики у печи... Архитекторы внимательно оглядывали углы, всматривались в косяки, потолок и пол. Переговаривались:
— Потолок по-круглому... И черный. Значит, родной.
— Пол плахами.
— Смотри, дымовое окно и тоже с подтесами.
— Да и обработка бревен ровная. Подошли Володя, Сергей и Петя.
Они ходили на разведку в соседние дома.
— Ну как? — спросил Володя, обращаясь к Михаилу как начальнику экспедиции.
— Будем работать здесь.
Вечером, за чаем, Сергей обернулся к Михаилу:
— Как же все-таки поставите избу? Будет ли она смотреться на новом месте?
— Ах, Сережа, Сережа, провокатор,— грустно улыбнулся Михаил.
Сергей, Володя, Михаил и Ольга были почти ровесниками, и, может, поэтому отношения в экспедиции сразу установились простые и товарищеские. Михаил и Ольга внимательно слушали Володю, когда дело касалось маршрута или этнографических деталей; Володя же учился на ходу рисовать кроки, узнавал и запоминал тонкости «деревянного дела». Ведь он работал с профессиональными «деревянщиками»: Ольга и Михаил заканчивали Московский архитектурный институт по специальности «реставратор». Сергей, бывший преподаватель истории, больше молчал, неустанно щелкал фотоаппаратом и лишь изредка задавал вопросы, точные и острые. Вот и сейчас его диалог с Михаилом был продолжением спора, начатого еще в пути.
А спорили о том, правильно ли выбрано место для музея. «Мы ратовали за другое,— горячился Сергей.— С холмами, перепадами... Памяти и красоте надо отдавать лучшее». Размышляли, насколько вообще целесообразны музеи под открытым небом. «Вот, взгляните»,— сказал Сергей, когда, обойдя деревню Раменье и зарисовав ее план, мы остановились за околицей. Оттуда открывался вид на ближние и дальние холмы, перетекающие один в другой, покрытые темными лесами и сочной зеленью лугов. Едва ли можно было выбрать место более удачное и более красивое, чем то, что выбрали в свое время люди для этой деревни. Да и не только для этой.
О многом говорит и название деревни — Раменье. Владимир Иванович Даль приводит несколько толкований этого слова: на вологодской земле — это деревня, селение под лесом; на вятской — густой, дремучий, темный лес, а слово «рама» означает конец пашни, которая упирается в лес либо расчищена среди леса. И действительно, местные жители рассказывали нам: «Тут под горой такой густой сосняк был, что боялись туда по грибы ходить. С этого леса и брали деревья на избы. А как брали, знаете? Шли по лесу, стучали по деревьям: от которых топор отскакивал — те, значит, годятся!» Местные называли «раменьем» и выжженное место. Когда «выкатывали новинку», то есть расчищали землю под поле, сначала вырубали лес. Подсушенные бросовые лесины и пеньки по весне поджигали. Боронили специальной бороной, сделанной из суковатой ели: длинные зубья — сучья, как пружины, обходили на полосе все препятствия. Поле засевали льном.