Грешно и расточительно бросать нам эту землю, отвоеванную трудом многих поколений, менять места поселений, выбранные не случайно...
Конечно, не повторить музею в точности ландшафта деревень, а значит — не передать полностью своеобразие старой деревни. С этим, к сожалению, согласны все, и это — самая уязвимая сторона всех музеев под открытым небом. Но как тогда быть? Оставить памятники народного зодчества там, где они родились? Создавать микрозаповедники? Музеи одного памятника? Где это возможно — да. Так в селе Яхреньга, скажем, стоит деревянная часовня. Село большое, людей много, средства есть (это центральная усадьба колхоза-миллионера «Маяк») — ничего не стоит привести часовню в порядок, и пусть радует глаз сельчан. А вот покинутые деревни... Там, где нет жизни, памятники, особенно деревянной архитектуры, не сохранить.
— Так что музей под открытым небом для них спасение. Пока выхода нет, Сережа,— подытожил разговор Михаил за вечерним чаем.
— Да. Но памяти и красоте надо отдавать лучшее,— упрямо повторил Сергей.
В то утро архитекторы ушли работать в Толстое Раменье. А мы отправились в деревню Зубцово: там, говорил Любимов, в одной избе сохранилась необычная роспись.
В дороге я расспрашивала Володю о том, как он пришел к своей работе. Оказалось, что его путь был не прямой... Окончил Московский институт геодезии и картографии, отслужил в армии, работал, но очень скоро понял, что точные науки, техника — это не для него. «Меня зацепили как-то строки писателя Олега Куваева,— вспоминал Володя.— Они звучат примерно так: у каждого человека должна быть своя географическая точка. Тогда он счастлив. Я почувствовал, что нашел ее, когда вместе с археологами вел раскопки на вятской земле».
Потом он рассказывал о своих экспедициях по деревням.
— Седьмой год хожу по области. Чихаю от пыли, ежусь от прикосновения плесени, боюсь грядущих болей — и все-таки тащусь к брошенным деревням воровато обшаривать пустые избы. И тешусь мыслью, что спасаю умирающую память...
Любимов вспоминал, как однажды тащили с Сергеем деревянную деталь — «коня», тащили по глубокому снегу, бездорожью, сделав лямки из бинтов. Как надеялся найти часовню XVIII века — и нашел. Как отыскивал на чердаках, в избах ковш, выдолбленный из капа: раньше на троицу или на николин день всей деревней варили пиво — какой же праздник без этого огромного, общего черпака! Таких ковшей, уверял Володя, в мире всего десяток. Нашел и ковш. А вот теперь собирает для музея живопись...
Я уже представляла, о чем идет речь. Во многих избах мы видели расписанные «доски» — шкафчики возле печки, иногда — дверь и почти всегда голбец, деревянный короб, как бы прикрывающий печь с одной стороны. Завершался голбец непременно коником — деревянной фигурой, вырезанной в условной форме конской головы. Часто коник напоминал спираль — может быть, то был знак вечности, оберег? На темно-коричневом или бордовом фоне «досок» распускались сказочные цветы, сидели на ветках пестрые птицы, пересекались яркие полосы... Так, по-своему, украшали вятские крестьяне свое простое жилище. Живопись эта относилась, по-видимому, к концу XIX — началу XX века и связана была с развитием отхожих промыслов, когда ходили по деревням богомазы, писали иконы, а заодно и расписывали сначала прялки, а потом и дома. Интерьерная живопись существовала не только в Вятской губернии, но и на Вологодчине, в деревнях Приуралья и Урала.
«Доски» вызывают ныне большой интерес. Но, к сожалению, это их и губит. Помнится, Ирина Генриховна сетовала, что дело с музеем движется очень медленно. «Ведь растащат «доски»,— первое, о чем тревожилась она.— Приезжают художники из Москвы, из Ленинграда, выламывают и увозят...»
В каждой деревне ребята из нашей экспедиции тщательно осматривают избы, отмечая и исследуя сохранившуюся живопись.
Как-то долго ходили мы по деревне Большое Причалино. От некогда громадной деревни осталось девять дворов, пятнадцать человек... С угора, на котором стояли избы, был хорошо виден широкий Юг. Вот, видимо, откуда пошло название деревни — здесь причаливали лодки, баркасы. Анна Григорьевна Злобина проводила нас в опустевшую избу, в которой, по ее словам, сохранились «баские картинки». К сожалению, в избе было все переделано на новый лад, а расписные доски стояли в сенях. Мы открыли дверь на улицу, и поток солнца хлынул в дом, высветив пышные букеты цветов. Роспись была традиционной, но где-то в углу Володя усмотрел три буквы — М. С. З.