Километров через десять я нахожу искомый ключ, наливаюсь водой и от нечего делать осматриваю брошенный поселок. Еще не попадали кресты и пирамидки на могилах, прошло всего лишь 10—15 лет безвременья. Каково им, усопшим, под заброшенными холмами, на которые уже никто не принесет цветов? Мне всегда, с самого раннего детства, казалось, что человеческая жизнь состоит из одних хождений на «могилки». Сначала к бабушке или дедушке, теперь я неотступно с каким-то особым смыслом хожу почтить память своих родителей. И чувство прочности рушится, потому что впереди из близких уже никого. И хорошо, если за тобой тянется хвост из детей и внуков, а рядом, крепко взявшись за руки, бредут друзья. Вроде бы ты еще флагман, ведешь за собой эскадру, но носовой прожектор уже не горит, некому подсвечивать тернистый путь к невидимому обрыву... Так сколько же таких брошенных кладбищ, сколько тысяч нравственных обрывов в этом краю? Это не взгорок на Русской равнине, где есть дороги и бегают поезда... Тут на горизонте изо дня в день ни дымка, ни пятнышка лодки или паруса. Только где-то в поднебесной выси рисуют иксы и игреки инверсионные следы невидимые самолеты.
— Ну как водица? — Анатолий вместо руля держит весло, сидя на капитанском ящике, который для симметрии появился с тех пор, как на метеостанции «Литке» мы запаслись дополнительным харчем на случай, если нас, обездвиженных, просто унесет прочь в открытое море, в Тихий океан.
— А как гребля? — парирую я свой невольный прогул и заранее знаю, что завожу никчемный разговор. После могучей гребной системы на моих прежних лодках эта гребля по типу каноэ — пустая трата времени. К тому же авторское самолюбие... Кто им не страдает, когда обнаруживается просчет! Ребята заметно устали, и чувствуется, что они жалеют, что ходили «за ветром» так далеко от берега. Анатолий, однако, припоминает и мои просчеты.
— А где же обещанный ветровой мост между Гонолулу и сибирским минимумом? — припоминает он мои метеорологические прогнозы на свежие ветры. Мне крыть нечем. Я прыгаю на скисший баллон и уже не предлагаю бурлачить. Все равно этот вид движения ребятам не по душе. Анатолий с Володей постарались оборудовать тримаран столь совершенной системой шверцев, что было возможно, пустившись в лавировку, двигаться вперед при любом ветре. Но где этот ветер?
Весь этот разговор теперь мною начат неспроста: я готовлю себя и читателя к одному дню нашего плавания — ровно через две недели после старта. Но до этого дня еще далеко. Я перечитываю дневник и выбираю из него самое существенное...
24 июля. Весь день встречный ветер. Штормовой прибой загнал на самую вершину галечной косы, где тянется капустный след максимального прилива. Любуемся замытым устьем реки Большие Вилки. В прозрачном бассейне мечется горбуша, а за перемычкой из камней в беснующемся прибое готовы прыгать в этот бассейн гонимые инстинктом скитальцы-самцы. Как говорили встреченные раньше рыбаки, это и происходит в большой прилив. Запах родной реки, проливающейся сквозь камни, зовет всех, кто когда-то родился здесь. Трагедия, что разыгрывается на наших глазах, неумолимо завершится развязкой: либо гибелью на этой перемычке, либо счастливым нерестом и гибелью у колыбели новой жизни где-то выше по течению этой речки.
25 июля. Вышли в 6 утра под слабый попутный ветер. Потом штиль, зыбь с норд-веста и адова работа веслами, чтоб вырваться из каменного мешка у мыса Мофета. Воистину карта — увлекательная книга. Это место положено на карту в 1849 году моряками транспорта «Байкал» под командой Невельского. Но почему полуостров, гора, мыс и причудливый кекур названы одним и тем же именем? Если верить книге Бориса Масленникова «Морская карта рассказывает» — в честь адмирала Самуила Ивановича Мофета. Официальный «Справочник по истории географических названий на побережье СССР» трактует топонимический квартет в пользу мичмана русского корвета «Гридень» Р.С. Мофета (сына адмирала), «предательски убитого японцами 13 августа 1859 года в Иеддо (ныне Токио)». Чем не сюжет для расследования?
Да, место и впрямь мрачное. Отвесно уходят в воду обрывистые берега, и никаких шансов на ночевку. Уже в темноте, обогнув опасный кекур Мофета, мы «вышли за майора». Это шутливое выражение бытовало у поморов. Если удалось в шторм найти место, где высадка прошла удачно, кричали поморы «майор, майор». Слово из латыни, означавшее главный, старший, как бы венчало финал нешуточной операции выброса на берег: «главное — выжить, остальное приложится». Так я перевожу это «выйти за майора», вычитанное мной в «Собрании особых поморских слов» из далекого 1846 года...