Циничные служители прессы не испытали удивления.
«Энди Роан только что рассказывал нам,— заявили они Гудини,— что пару дней вы крутились в тюрьме. Возможно, у вас полный карман ключей — вы могли снять копии с замочных скважин с помощью ключа, покрытого парафином, или чего-нибудь в этом роде».
Гудини ответил спокойно, но твердо и недвусмысленно: «Ладно, если вы думаете, что я воспользовался каким-нибудь дешевым трюком или сплутовал, разденьте меня догола и обыщите, а потом заприте снова».
Это было нечто новое даже для Чикаго 1898 года. И Гудини говорил, возможно, впервые, как великий артист.
В его речи было нечто большее, чем просто вызов. Само слово «догола» уже способно смутить. Бесс скромно покинула комнату, и Гарри полностью разоблачился.
Невозможно сказать, как Гудини поступал в каждом конкретном случае. Видя результат, можно было лишь гадать о методах Гудини и полагаться на уже имеющиеся сведения. В данном случае вполне вероятно, что, использовав ключ, чтобы отомкнуть наручники, и отмычку, чтобы открыть дверь камеры, Гудини спрятал эти предметы где-то неподалеку и только потом вошел в кабинет Роана. Благо закутков и уголков, где можно приклеить пару вещиц кусочком воска, в тюрьме хватало. Взять хотя бы стальной кожух замка камеры. Под него-то Гарри, очевидно, и прикрепил ключ и отмычку.
Как бы там ни было, одежду Гарри перенесли в другую камеру и предложили показать трюк еще раз. Он освободился даже быстрее, чем раньше.
Эта попытка прославиться оказалась на удивление удачной. Фотограф снял Гарри в цепях на фоне запоров. Когда статью напечатали в газете рядом с театральной рекламой, Гудини бросился скупать тираж. Потом они вместе с Бесс вырезали и рассылали заметки театральным импресарио. С трудом выкроив несколько долларов, Гарри дал объявление в одной из нью-йоркских газет, копию которого он поместил на обложке своего альбома с газетными вырезками: «Гудини, непревзойденный король наручников, был абсолютно голым, и его осмотрели три врача. Он освободился от всех наручников, кандалов, смирительных рубашек, ремней и ящиков».
Тут он малость приврал, хотя, по сути дела, был способен освободиться от всего перечисленного в объявлении.
В результате этого успеха директор чикагского театра «Хопкинс» позвонил Гарри и предложил ему завидное место на оставшуюся неделю. В театре скончался ведущий актер, и требовалась замена.
Гудини получили вторую возможность выступить в эстрадном представлении, пользующемся шумным успехом. Но накануне Бесс слегла с воспалением легких. Без нее не получится главного трюка, не будет и концовки. Гудини знал, представление будет бледным.
Он не хотел признаться, что отказывается по такой «земной» причине. Он придумал другой повод. «Я не могу играть по воскресеньям без оплаты, подобающей ведущему актеру», — объявил он директору. Но директор согласился. Гонорар ведущего актера — восемьдесят пять долларов в неделю.
Когда Гарри шепнул Бесс, сколько ему заплатят, та подскочила на кровати. «Дай опомниться, Гарри, за такие деньги я встану, если даже буду при смерти».
Гарри привез ее в театр в дорогом экипаже. Впервые Бесс ехала с таким шиком. Но это было только начало. Чете Гудини предоставили гримерную для ведущих артистов с зеркалом в полный рост. Тут уж Бесс быстро оправилась от болезни. Слава и удача начинали улыбаться им. Да и они никогда в жизни не выступали лучше.
Гарри израсходовал все, что они заработали, на рекламу в театральных газетах. Но импресарио по-прежнему не обращали на него внимания. Выступление было слишком мелким по масштабам, публикаций почти не было, и обрести шумный успех оно могло лишь случайно. Триумфа не получилось.
Стояла холодная зима, озеро замерзло. Гудини вернулись в открытый круглый год «Коль и Миддлтон», где Хедж, директор театра, обеспечил их работой на пару недель. Но после успеха в театре «Хопкинс» Гудини испытывал унижение, выступая здесь.
Обычно он приглашал кого-нибудь из зрителей надеть на него наручники и кандалы. На одном из спектаклей дородный детина вышел с парой регулируемых наручников. Гарри с готовностью протянул незнакомцу руки. Сидя в шкафу, он пытался открыть их своим ключом. Ничего не выходило! Замок не поддавался. Гарри взмок, а публика тем временем мало-помалу расходилась.
Наконец он появился, мокрый, растрепанный и в наручниках. Зал был практически пуст, если не считать мускулистого незнакомца, который оказался сержантом полиции. Тот задумчиво жевал сигарный окурок. «Лучше не рыпайся, парень,— проскрежетал он.— Это собьет с тебя спесь. Такие наручники вообще не открыть. Ты проиграл!»