Белить храмы стали потом, много лет спустя после смерти города. Изменились вкусы, исчезли деревянные строения, и их коричневый цвет сменен был зеленым — цветом полей и кустарника.
Поэтому мы видим нынче город не совсем таким, каким он стоял на этой земле когда-то...
В Индии храм родился из пещеры. И в период расцвета, в средневековье, индийские зодчие довели до совершенства единство этого образа. Храм возвышается крутой горой над городом. Он весь, как лесом, покрыт скульптурами, позы и движения которых динамичны, многообразны, словно лес этот опутан живыми корнями. Но это когда вглядываешься в скульптуры. А издали лес неподвижен, и неподвижна, горда, сурова гора храма. В горе положено быть пещере. В ней укрыты святыни. И вот внутренность индийского храма — настоящая пещера, с нависающим тяжелым, плоским потолком, неожиданно малая для такой горищи, свет расплескивается по статуям у входа в черноту, где надежно спрятаны от мира боги.
Паганский же храм, в отличие от индийского, обретает прямоту и лаконичность линий неземного, стремящегося к облакам, легкого, несмотря на размеры, строения. Лишь внутренность его остается таинственной пещерой.
И возникает город-фокусник, город-оборотень, прекрасный и молодой, однако вобравший в себя догматы устоявшегося буддизма, мистику и обряды, рожденные в Индии.
Вы подходите к храму, умелые пропорции которого, золотистый, оранжевый, розоватый, в зависимости от времени дня или погоды, цвет настраивают на торжественный лад. И если сегодня у вас возникает преклонение перед талантом зодчих, придумавших и сотворивших эту каменную сказку, то у жителя Древнего Пагана рождалось чувство религиозное, ощущение близости к миру неба.
Легкие пламенные порталы, тонкая резьба по штукатурке — чем ближе подходишь к храму, тем легче и изящней он становится.
И тут вы нерешительно переступаете порог.
И темнота.
И узкие своды. И редкие окна-бойницы, бросающие лучи света на статую Будды.
И храм раздавил вас. Тьмой, тишиной, теснотой, отрешенностью.
Человек — игрушка, ничтожество, муравей, заблудившийся в лабиринте. Громадный Будда, выхваченный одним-единственным лучом, нависает над ним, склонив позолоченную голову...
Построит коммуну из света и стали Республики нашей сегодняшний житель.
В. Маяковский
Основой современной архитектуры стала плоскость. И ныне архитектор рассчитывает уже не луч света, не солнечное пятно, а массу света, что должна входить в дом, рассчитывает светомассу, как количество цемента, как кубатуру воздуха. Световые потоки уже планируются архитекторами во всех видах строительства (даже в промышленном) в самом начале, в самом зарождении проекта.
Интуицию зодчего заменила лаборатория. В Москве это Центральная лаборатория светотехники в Институте строительной физики. Там под куполом искусственного неба определяют, сколько солнца должно быть в вашей будущей квартире и сколько тени на дорожках будущего парка.
И поэтому стекло современно не только как строительный материал, оно современно и как явление, отвечающее тенденциям нынешней жизни. Прозрачные стены общественных строений растворяют границу между «внутри» и «снаружи», улица врывается внутрь, оставляя снаружи свой шум и суету, врывается движением, листвой и светом. В домах же, где люди живут, улицу не пускают внутрь, там стекла столько, чтобы пропустить лишь свет и зелень древесных крон.
Стекло придает городу нарядность: днем оно отражает пестроту улицы, вечером зажигается всей гаммой закатных красок, ночью же, выпуская наружу свет, а с ним и дыхание жизни домов, оно оживляет темную улицу, делает ее уютнее. Словом, днем стекло — зеркало, вечером — источник света.
Н. М. Гусев, заслуженный деятель науки и техники РСФСР
Материалы подборки «Дерево, камень, глина и солнце» подготовили наши специальные корреспонденты И. Можейко, Б. Письменный, Т. Чеховская
Город зажигает фонари
Репортаж с вечерних улиц Тольятти
Когда поздно вечером я иду по своей улице, она кажется мне незнакомой — непохожей на утреннюю. Цепочка фонарей прочерчивает ее, и я могу охватить взглядом ее всю, не видные днем ее начало и конец. Трассирующий поток красных, зеленых, белых огней. Днем это просто машины, вечером — захватывающий, таинственный символ движения, скорости, перемен... А слева и справа улицы — сотни, тысячи горящих окон. Потонули, растворились в темноте вечера контуры многоэтажных коробок, лишь желтые окна на черном фоне неба — рассыпанные по одиночке, собранные в созвездия. Огни нового района. Желтоглазая галактика. Кажется, вот-вот она закружится, завихрится, притянутая холодным синеватым светом Останкинской телебашни, иглой вонзающейся в небо.