В открывшейся просторной долине Загеданка разбивалась на ручьи.
Долина проглядывалась далеко-далеко.
— Дым справа, дым! — закричал Иваныч.
Мы свернули в сторону дыма и вскоре увидели палатки.
— Ай, вай, ай, вай! — услы шал я тягучую песню.
Это, раскачиваясь, пел Ахмет.
— Ахмет, — сказал я, — принимай гостей.
Ахмет обернулся, положил руки на грудь, потом ушел в палатку и вышел с ведром.
Это он вынес нам ведро бай-рана. Байран — нечто среднее между молоком и сметаной: уже не молоко, но еще и не сметана.
Вокруг двух палаток ногайцев трава объеденная — одни корешки уцелели, и истоптанный скотиной загон.
— О чем это ты так... тягуче так пел? — спросил я у Ахмета.
— Один я здесь, — сказал Ахмет. — Плакать хочется. Оттого я и пою. Керим и Исая там... — и он показал рукой вниз.
Внизу ходили маленькие коровки. Ахмет сказал:
— Все покажем. Все увидим, чего не увидишь. Все увидим.
21 июня. Отсиживались в палатке. Туман обволок вершины, заполнил дымившимися тучами долину. Стерев все предметы, повалил мелкий снег с ветром. Опасались, что сорвет палатку.
Только собака с волокнистой шерстью спокойно лежала у входа в палатку, потом куда-то убежала, снова появилась и опять легла у входа, положив морду на вытянутую мохнатую лапу, — эта горная овчарка делала свое дело, не ожидая ни понуканий, ни вознаграждения и не выказывая нам ни особого расположения и ни особого недружелюбия.
Ждем, когда погода установится.
Исая, крутившийся волчком, все предлагает сыграть в карты, в «дурачка». Он вчера проигрался, и было видно, что уже не успокоится, если не отыграется.
Керим разговаривал как по науке:
— В горах без мяса не проживешь. В бане грехи смывают, а мы на себя новые лепим. — И хитро ухмыляется, чего-то постоянно не договаривая. Когда же разговаривали другие, то он, о чем бы речь ни шла, в общий разговор вставлял фразу, смысл которой мы все никак раскусить не могли.
Он говорил: «Я знаю, почему я не знаю», — и еще хитрее щурился.
Ногайцы, чувствовалось, видят, что мы не чужие, но не настолько еще свои, чтобы говорить с нами по душам.
Ахмет же сказки рассказывал.
— Ай, вай, вай! — и спрашивает у меня: — Стадо баранов видел?
— Нашел чем удивлять, — усмехнулся Иваныч.
Ахмет доволен.
— Вай, вай, — размахивает он руками. — Шагай стадо баранов. Впереди козлы бородатые. Дорогу указывают... Щипай травку на здоровье. Бурдюк отращивай до земли... О дороге не думай... Да? А вот ты видел стадо козлов, которых вели бы бараны, а?
Мы, недоумевая, переглянулись.
Ахмет засмеялся:
— Не видели. А я вот видел... Видел таких козлов. Они все рогами стукаются. А у них рога давно спилили, шишки уцелели только.
— Ну и что? — спросил Иваныч.
— Ничего. Совсем ничего, — Ахмет довольно откинулся. — Ничего не видел, да?
Керим опять вставляет в разговор свою имеющую для всех ногайцев какой-то особый смысл фразу: «Я знаю, почему я не знаю», — и хитро ухмыляется.
...Ахмет был доволен, когда я на другой день спросил у него:
— Скажи, в самом деле ты видел козлов, которых вели бараны?
Ахмет все хлопал меня по плечу, и, судя по его довольному лицу и заблестевшим глазам, можно было подумать, что так в самом деле и было. Или что так в самом деле не было. Или было, как не было.
Сегодня разразилась гроза.
Треск грома как разрыв мины под ногами. Зигзаг молнии с близкой вольтовой вспышкой. Нет, как внизу, в устье, расстояния между тобой и небом. Тут, на вершине, особое положение, когда вдруг при вспышке молнии, просвечивающей темноту, видишь, что прятаться бесполезно. И искать надежного укрытия бесполезно. И вызов бросить судьбе бесполезно.
Здесь ничего не оставалось делать, как только быть подставленным под удар. А страха не было. Страха, который охватывал все живое внизу, когда взрывалась гроза.
Здесь, в горах, где не было расстояния между небом и землей, гром и молния били во все сразу как в наступлении, не прицельно, а значит, и в никого в отдельности.
Все существующее в отдельности словно находилось в безопасности.
Ночь. Стужа. Палатка отвердела, покрылась инеем.
Черное низкое небо, обсыпанное вдруг приобретшими форму звездами. Кометы горят в падении ярко, как светляки в полете, и не гаснут, разбрасывая искры, а стаивают вдруг в свете звездной пыли.
Голую, без всякой растительности скалу сегодня облепили какие-то наросты.
— Это грифы, — сказал Ахмет.