Туман начал собираться в сгустки. Одни сгустки — уже не тумана и не пара — оторвались от чего-то, другие сгустки, зацепившись за уступы, то растягивались, то кучно сбивались — это тучки обрастали.
Началось смешение света. Свет начал окрашиваться в лиловый, родовый, оранжевый. В этом смешении красок что-то массивное проступало землисто-зеленым светом. Проступала земля.
Повалил снег. Снег превратился в дождь. Гром, треснув рядом, откатился в сторону. Удары грома глуше и слабее, дождь оборвался.
Вокруг все теперь в клубах теплого пара: теперь можно было по очертаниям предметов узнать их в отдельности друг от друга. Наверху, отделяя небо, выступила линия изломанных гор на своде неба с передвигающейся внизу разорванной лиловой тучей.
Запахло чабрецом, полынью, мятой.
Земля зачернела провалами, нагромождением камней.
На самой дальней объявившейся вершине розово пламенел снег.
И стали тесно заполнять пространство звуки: шорохи, тренье, скрип, тиканье, писк, скрежет, что-то грохотало. Это грохотала открывшаяся внизу Загеданка, набирая силу и разбег.
Отделились булькающие ручьи от сочившихся ключевых протоков.
Отделился шум водопада.
Открылась вблизи кривоствольная сосна со сквозным дуплом.
По скатам гор голубые, желтые, белые глаза — это зацвела трава, смоченная дождем.
И отделившееся солнце.
От скалы оторвался кусок камня, но не упал вниз, увлекая за собой поток щебня, а устремился вверх, распластав крылья, — это орел планировал в открывшейся синеве.
Кто-то за спиной насосно вздохнул, как вобрав в себя до отказа, про запас на всю жизнь воздуха, — это стояла лошадь.
И наконец-то появился человек — это Ахмет выполз из палатки и закричал мне:
— Ты чего не спишь?
В руках он держал седло — собрался объезжать стадо.
IX
Ногайцы освежевали телку.
Ахмет предложил нам пожить у них одним. Сами ногайцы, возбужденные, перекрикиваясь, взнуздали лошадей и быстро снарядились вниз, в Загедан и окрестные поселки — распродать говядину.
Когда ногайцы, нетерпеливо понукая лошадей, ускакали, то и нам вдруг задерживаться стало не для чего. Решили спуститься вниз, к устью Загеданки, в поселок.
Возвращались как съезжая с горки. Тягота подъема, которая ложилась на сердце, при спуске сместилась на ноги — легко и ровно дышать стало.
Дорогу теперь мы знали. За весь путь сделали только один затяжной привал.
Когда тропа свернула к наезженной дороге, то здесь выбежали нам навстречу поселковые собаки: вертлявая Найда и старик Каштан.
Закукарекал вдруг петух — еще один знакомый поворот дороги: открылось устье Загеданки — висячий мостик, черная труба с расползавшимся по низине дымом. Кто-то баню затопил.
— Чутьистые собаки, — сказал Иваныч, — человека чуют.
Это хозяин собак, Ивлев, так говорил. Ивлев, расхваливая своих собак, говорил: они не кидаются сразу по следу зверя или запаху птицы, жмутся рядом, как на поводке, и голос обязательно подают, когда человека чуют. Лес кругом.
Вертлявая Найда терлась о ноги, визжала. Старик Каштан укоризненно смотрел на нас вытекавшими глазами, на нас, для чего-то так долго отсутствовавших и для чего-то возвратившихся с пустыми руками.
X
Уехал Иваныч. Нужно было чем-то заполнить вдруг образовавшуюся пустоту.
Я пошел в поселок Дамхурс.
Возле магазина паслась привязанная к ограде лошадь, сидели на бревне люди и, размахивая руками, объяснялись. Здесь, в самом гнездовье устья, жители словно только и заняты были выяснением отношений. И, так ничего и не выяснив окончательно, расходились.
Вдруг раздался крик — ругались внутри магазина. Растворилась дверь, и из магазина вывалился на согнутых ногах человек. Он нащупал ограду и, перебирая руками жерди ограды, начал, заваливаясь, переставлять ноги. Добрался до лошади, обвязал ее, согнулся, чтобы просунуть в стремя ногу, но промахнулся и, утеряв равновесие, упал.
— Ахмет! — закричал я и подбежал к нему.
Ахмет открыл глаза и показал, кося глазами, на коня и, руку начал тянуть к лошади.
— В седло просится, — кто-то заметил.
Приподняв его, вдели ему в стремя ногу, и как только он придавил лошадь, он сразу выпрямился, сразу став частью нетерпеливо перебирающей ногами лошади. Хотя глаза его мутно обволакивали тех, кто его обступил, но он, сузив глаза, уже остро видел не то, что было перед ним, а то, что было уже вне обзора.