Они подняли несколько чугунных решеток — тех, что закрывают подножия деревьев на тротуаре, — и направились к нашей двери.
Едва они скучились внизу, мы разом распахнули окна и дали первый «залп» бутылками. Такого они не ожидали и разом отхлынули. Ага, получили!
Но нам тут же пришлось лечь на пол: в окна густо полетели камни и обломки кирпича. Осколки усеяли комнату. Град камней. Лотом нам сказал кто-то из соседей, что они прикатили с собой несколько ручных тележек с битым кирпичом, — все предусмотрено.
Пока одни закидывали окна, другие начали таранить дверь решетками. Удары затрясли дом. Разъяренная банда вопила: «Убирайтесь в Москву!», «Коммунисты — предатели!», словом, обычный набор. Это был даже не крик, а нечленораздельный рев.
Я попытался еще раз позвонить в полицию. Но телефон был занят — сплошные гудки. Тоже их трюк. Кто-то из фашистов обежал с десяток автоматов и набирал номер, не вешая трубку на рычаг, — линия занята.
Бум! Бум! Стены вздрагивали, как при бомбежке. На четвертом-пятом ударе дверь разлетелась. Наша баррикада опрокинулась от напора тел. «А-а!» — ревели они. Мы дали сверху лестницы второй и последний «залп» — бутылок больше не было. Это еще на секунду задержало их. Люсьен, один из наших, крепкий парень, игравший за университетскую команду регби, отмахивался табуретом, у меня в руках была ножка от стола. Жером, наш главный редактор, укладывал сзади в сумку редакционные бумаги, самые важные совал себе во внутренний карман.
Опьяненные предстоящим разбоем, они лезли, вопя, в комнату. Люсьен ахнул первого ворвавшегося по челюсти, тот упал. Я схватился с каким-то толстяком в свитере. Просто так они нас не возьмут! В узком проходе можно было сопротивляться. Завязалась драка. У парашютиста в руке сверкнул кастет.
— Люсьен! — заорал я.
Тот обернулся, но я опоздал: парашютист ударил его по лицу. Хлынула кровь. Я саданул парашютиста головой в живот, опрокинул на пол, но меня тоже сбили с ног, стали заворачивать за спину руку.
— Выкидывайте их отсюда вместе с барахлом! — крикнул их главный, тот, в темных очках.
Но тут внизу послышались возня, громкие крики, а потом заверещали полицейские свистки. Погромщики загромыхали вниз по лестнице.
Что произошло? Откуда полиция? Я поднимаю голову Люсьена, щека разорвана кастетом. Вот гадина! Ребята пытаются закрыть сломанную дверь, но она распахивается... и показывается озабоченное лицо наборщика Жана Гошрома из типографии, где по контракту печатали наш журнал.
— Живы? — спросил он, улыбаясь.
Жан, дорогой мой Жан! Успел все-таки, молодец! Ребята подоспели куда как вовремя. Тут-то, заметив, что драка грозит затянуться, примчалась полиция, целых три автобуса...
Кусок красного картона
Рассказ посланца молодежи Намибии
Часы отсчитали еще шестьдесят минут. Хоматени посмотрел на закрытую дверь. Уже сорок два человека вышло из нее, уныло опустив голову. Это были его друзья, его одноклассники, его боевые товарищи. Следующему идти ему. Хоматени встал и три раза постучал в дверь. Через минуту он вышел, держа в руках кусочек красного картона. ...Их последний школьный день начался с тишины, необычной тишины, воцарившейся задолго до прихода учителя истории.
Человека, привыкшего к нормальному школьному шуму, эта тишина не могла не поразить, и учитель быстро уловил странное в поведении своих питомцев. Причину он понял, открыв классный журнал. В классном журнале лежало письмо: «Сэр! Мы отказываемся изучать ваш предмет, представляющий в искаженном виде историю нашей страны и нашего народа. Наша страна Намибия незаконно оккупирована властями ЮАР. Право распоряжаться нашей страной имеет только народ Намибии. И он осуществит это свое право!» Далее следовали сорок две подписи. Весь класс. Автором письма был Хоматени, и это знали все ребята. Знали — но ни один из них не назвал его имени ни в кабинете у директора, куда их вызывали поодиночке, ни у полицейского комиссара.
И тогда их исключили из школы. Чтобы поступить в любую другую школу Юго-Западной и Южной Африки, надо предъявить справку из прежней школы. Теперь у них вместо справки был кусочек красного картона. Волчий билет. Но Хоматени знал, на что шел.