Вернемся к проблемам, связанным со сном, о которых пишет Пикар. Один из членов экипажа раз в три дня отправлялся спать в шлеме, оснащенном датчиками. Результаты эксперимента следующие: продолжительность сна объекта увеличивалась до двадцать первого дня, после чего стала постепенно уменьшаться. Отмечалось также, что пятеро членов экипажа на двадцать второй день заснули с огромным трудом. Шестой же член команды не мог никак заснуть первые пятнадцать дней...
20 июля. Обычная работа, обычная жизнь. На поверхности накручивает узлы наш бдительный «Приватер». Много выше над ним, на расстоянии нескольких сотен тысяч километров, продолжает свой полет «Аполлон-11»...
21 июля. Мы снова идем на погружение. Если мы нашарим течение, то останемся у дна на 24 часа. В 3.52 пополудни Кен Хэй объявил, что видит дно на расстоянии меньше десяти метров. Мы усами чувствуем приближение глубины, от бортов дышит холодом. Дно кажется плотным, гранулированным.
В 8.00 Чет не без беспокойства, смешанного с удовлетворением, объявил, что все запасы холодной воды (горячая, слава богу, о"кэй) теперь заражены. То есть пить ее можно, но на вкус она довольно вонюча. Так обещал нам Чет.
В четыре утра ровно мы прощаемся с дном с тем, чтобы никогда на протяжении остального плавания его не видеть.
23 июля. Проснувшись, я обнаружил, что мезоекаф попал в подводный шторм. Судя по последним записям, наше судно уже несколько часов швыряет вверх и вниз по воле подводных волн. Без малейшего нашего вмешательства «Бен Франклин» за 12 минут поднялся на тридцать метров, чтобы потом за семь-восемь минут спуститься на сорок пять метров. Бен Хэй вспомнил, что как-то на подводной лодке он попал в подводную качку — две минуты их раскачивали сорокапятиметровые волны... Течение пока что несет на северо-восток, параллельно берегу, так что общее направление нас устраивает. Как, впрочем, и скорость: с прошлой ночи она составляет два узла.
25 июля. Меня вызывает поверхность. Обнаружилось, что мы находимся почти на 30 километров западнее течения. На двенадцатый день плавания Гольфстрим вышвырнул нас из своего ложа.
К вечеру ситуация прояснилась: оказывается, мезоскаф был затянут в гигантский водоворот, которые нередки по краю течения, и отбуксирован в сторону.
28 июля. На борту объявлена всеобщая и безжалостная война бактериям. Мы посыпаем и поливаем дезинфекцией все и вся: полы, стенки душа, раковины. Мы не обольщаемся результатами наших действий, мы лишь надеемся продержаться остающиеся пятнадцать дней...
30 июля. Вечером обогнули мыс Гаттерас, пройдя в 70 километрах от берега. Гольфстрим, похоже, смирился с нашим пребыванием и уже не выталкивает нас в океан.
1 августа. Проблема окиси углерода становится весьма острой. На 24 июля окись углерода составляла лишь десять частей на миллион (то есть один грамм на всю нашу атмосферу). Ко вчерашнему вечеру количество его увеличилось вдвое, и, если дело пойдет так и дальше, мы рискуем превысить утвержденный для нас минимум...
К вечеру океан приберег для нас щедрый подарок: концерт дельфинов. Беда только в том, что мы не видели самих исполнителей. Мне показалось также, что я услышал лай китов, что, в общем-то, похоже на правду, так как с поверхности мне сообщили, что, по крайней мере, одного они в это время тоже заметили. «Приватер» сообщил об этом и на станцию берегового контроля. Береговой контроль не понял. «Приватер» повторяет, но слово «уэйл» — «кит» — никак не может пробиться сквозь эфир — на берегу его понимают, как «уэйв» — «волна».
— Нет, нет, «уэйл»! Знаете, такая большая черная рыба!
Теперь понятно. Наутро в газеты было передано, что на мезоскафе, в глубине Гольфстрима замечена большая черная рыба. Нам пришлось опровергать это утверждение не меньше сотни раз.