Что же до Рувензори, то сам подъем на пик Маргериты был для меня вроде увеселительной прогулки. Труднее добраться до подножия горы. Предгорье Рувензори — одно из самых дождливых мест на Земле. Это болотистые джунгли с тучами москитов. К тому же нам пришлось тащить огромные рюкзаки. В последней деревушке на окраине леса носильщики, уверенные, что без их помощи не обойтись, запросили вдвое больше, чем платят за переноску грузов в Кампале. Мы решили оставить основную часть груза в деревне Ибанда, разделили необходимые припасы на два рюкзака весом по сорок килограммов и отправились дальше вдвоем.
Первые два дня тропа была довольно удобной — широкий, не захлестанный лианами туннель под деревьями, только ноги скользили по вязкой глине, на которой широкими, как дно бочки, следами отпечатались слоновьи ступни.
Но там, где разветвляются долины рек Мубуку и Буйуку, тропа обрывается, упираясь в непроходимую стену леса. Мост Накитава — последняя веха цивилизации. Едва мы сошли с него, как пришлось взяться за панги. Этот подарок охотников-моранов оказался незаменимым в зеленой чаще, где деревья растут в несколько этажей. Под сводами высоких исполинов возвышаются баррикады подлеска — бамбук, папоротники, кустарники сплетаются в такую густую сеть, что через нее не может пробиться ни одно животное. Даже змеи не рискуют поселиться в этой чащобе.
В своих путешествиях по миру я повидал всевозможные леса на разных широтах, но ни один не произвел на меня такого впечатления, как Рувензори. Туманы рождаются на глазах, поднимаются от земли и придают всему таинственные, расплывчатые контуры. Вершины деревьев уплывают в небо. В струях испарений все колышется, как в морских глубинах. Кажется, что ты водолаз и шествуешь в океанской бездне, среди гигантских серых водорослей и бесцветных кораллов. Абсолютное безмолвие довершает эту картину «затонувшего мира». На дне этого зеленого океана встречаются и остовы «затонувших кораблей» — мертвые деревья, горбом изогнувшие свои некогда стройные стволы. Они покрыты мхом и гниют, тускло фосфоресцируя в вечном сумраке дня. Мох глубокий, как снег, и мы проваливаемся в него по колено.
...Особенно труден был третий день. Мы давно уже брели почти наугад, потому что небо, которое лишь изредка заглядывало в глубь бездонного лесного колодца, было таким же унылым, мрачным и бессолнечным, как и лесные заросли. Хотя нам не угрожало нападение животных, мы подвергались непрерывным атакам зеленых агрессоров — лицо обожжено крапивой, колени разодраны колючим кустарником.
Компас почти бесполезен, потому что обзора никакого и трудно найти точки для ориентировки. Уже в лесу мне приходилось прибегать к альпинистским уловкам и подтягивать на веревке Мухаммеда, помогая ему преодолевать завалы деревьев. Дважды мы пересекаем безымянные, не отмеченные на карте реки. Я перехожу их первым, погружаясь в воду по пояс. Дно усеяно скользкими камнями, вода прямо ледяная, она несет в себе снежный холод с вершин Рувензори.
Полная тишина нарушается только нашими богохульствами и более приемлемыми для слуха трелями маленькой птички буга-буга. Особенно трудно выбирать место для привала — в густой топкой жиже негде поставить палатку. И тут горы посылают мне «привет» — посреди чащи высится здоровенный обломок скалы с плоской площадкой наверху. Это было единственное гладкое и сухое место в дьявольском кружеве растительности. Забраться на эту скалу оказалось, однако, делом непростым. Мне пришлось срубить ножом тонкое дерево, а потом мы подтащили его и прислонили к гладкой каменной стене, связались веревками и так забрались вверх.
Альтиметра у нас не было. Иногда мне казалось, что мы прошли мимо отрогов горы и уже спускаемся к» озеру. Но когда на четвертый день начался вересковый лес, все стало на свое место. В Африке это показатель высоты более двух тысяч метров. Древовидный вереск был укутан зеленоватой пеленой мха, а с веток свисали до земли реденькие коврики из травы, похожей на водоросли.