На этой высоте уже можно было сориентироваться — над головой небо. Сомкнутые кроны пройденного нами леса кажутся отсюда зеленым лугом, по которому можно пройти от края до края. Листва — того идеального изумрудного цвета, который дает постоянная стопроцентная влажность.
Еще несколько часов подъема — и перед нами огромный скалистый выступ Буйунголо. Шестьдесят лет назад здесь разбил лагерную стоянку герцог Абруццкий. Я с волнением гляжу на низкие каменные ограды — остатки его лагеря. На стоянке Буйунголо я оставил Мухаммеда и дальше поднимался один.
На высоте четырех тысяч густой лес из вереска и кустов ежевики уступил место крестовнику. Фиалки, лютики и герань сменились мхами и лишайниками. Пронзительный зеленый цвет растительности стал более мягким, словно добавили в него желтой краски.
Чем ближе к вершине, тем больше сходства обретает растительность с такими же высокогорными лугами Альп, Кордильер или Гималаев. Хотя по ночам температура падает ниже нуля, цветут лобелии. А утром солнце за полчаса разгоняет туман и растапливает сосульки, бриллиантами рассыпая капли по траве.
У меня не было ни фотографий, ни плана, ни даже кроков Рувензори. В сплошном тумане, среди мешанины ледников только логика и альпинистское чутье вели меня к вершине горного хребта, разделяющего Уганду и Заир. Экипировка была неважная — ни веревки, ни крюков, ни ледоруба — я оставил их Мухаммеду. Поднимаясь по леднику, приходилось обдумывать каждый шаг. И все же я вскоре «седлаю» хребет, а теперь уже — час пути до самой высокой вершины, с которой берет начало полноводный Нил. Вот и пик Маргериты — 5109 метров над уровнем моря. Я гляжу на солнце — оно в зените. Я смотрю на часы — полдень. Я совершил восхождение от подножия до вершины ровно за семь дней. Герцогу Абруццкому с отрядом носильщиков понадобилось для этого времени гораздо больше.
Кое-где клочки тумана подрезают гору, и мне кажется, что я оторвался от земли, и она медленно проплывает подо мной, как глобус...
Сокращенный перевод Г. Гаева
Вальтер Бонатти, итальянский журналист
Говорящая глина Обыршии
В селе Обыршия, расположенном в румынских Западных горах, жил некогда крестьянин по имени Хузер. Однажды, в далекие времена приехала в эти места австро-венгерская императрица. Сельчане угостили ее лучшей кизиловой цуйкой и черничным повидлом, приготовленными дедом Хузером. Глотнула императрица цуйки, и глаза у нее полезли на лоб, а глиняная фляжка выпала из рук. Но вместо того чтобы разбиться, фляга подскочила, как мячик. Тогда удивленная государыня сказала старику (а состоявший в свите граф Имре Мезензёффи перевел на ломаный румынский язык), что в жизни своей не пила такой цуйки и не видывала глиняной фляжки такой крепкой, что и не разбить.
Из поколения в поколение делают обыршане цуйку и повидло, горшки, миски и кувшины.
О горе, откуда жители берут глину, рассказывают, будто это плоть человека, на которого пало проклятие. Давным-давно эта гора была гончаром, который спокойно занимался своим делом.
Как-то раз наделал он много мисок, горшков и кувшинов, да сложил их в большом беспорядке, вперемешку, потому как рассердился на них: вышедшие из его рук изделия были недовольны, упрекали его в том, что он недостаточно хорошо облил их глазурью или не так округлил.
«С каких это пор горшки учат мастера, делать их так, а не иначе, а?» — закричал раздосадованный мастер и запустил маленьким кувшинчиком в большой кувшин, что лежал внизу груды посуды. Гора горшков обрушилась на человека и погребла его. Он стонал под осколками, а тут мимо проходил добрый дух. Дух вытащил гончара из-под груды обломков и из жалости, видно, спросил, кем бы ему хотелось быть.
«Богачом», — ответил гончар и тотчас стал богатым. Но одолели его заботы богатства, и однажды пожелал он стать королем. И стал.
Летом, разморенный жарой, он подумал, что неплохо бы стать солнцем, чтобы палить зноем других. И тут же стал солнцем. Но солнце закрыли тучи, и ему захотелось стать тучей. Став тучей, гончар, гонимый ветром, был занесен невесть куда и пожелал стать ветром. Вот дует он изо всех сил в лицо земли, но ему мешают горы. «Хочу быть горой!» — кричит и в тот же миг окаменел. На этом закончилась нить чудес, ибо жадный гончар уже изрядно надоел доброму духу. И остался он навсегда горой...