Здесь, в этих водах, гуляют плотва, окунь, щука, судак, угорь, лещ, нельма, пелядь, сиг. А рыбаков немного. И все просвечено добросердечностью. Песок под ногой, если входишь в воду, вода, цвет сосен и запах люпина по взгорьям, дыхание вереска в лесах, улыбки, общение людей — и сам ты среди всего этого становишься добрее сердцем. Проедет старик в телеге и поклонится, промчится девушка на мотоцикле — улыбнется, пройдет из правления шофер — поздоровается. Я часто вижу девочку лет одиннадцати, она гуляет с другой девочкой гораздо меньше ростом и годами. Я совсем ее не знаю. Я встречаю ее, когда вечером иду к колодцу за водой. И девочка мне улыбается, словно мы с ней вместе строили где-то из песка и камушков город. Ну как же ей в ответ не улыбнуться? Два мальчика тащат из сада ведро яблок.
— Хотите яблоко? — спрашивают они.
Ну как же не захотеть? И у яблок тот же вкус и аромат, что и во всем вокруг.
Такое вот оно, Глубокое. И поселок и озеро. И другие озера. В ближайшей окрестности их семь, братья и братцы. Братья — это Глубокое и Каменное, последнее, может быть, даже старший брат. Оно километров шестнадцать в длину, широкое, на нем около трех десятков островов. Берега то пологие, то низкие, и гряды валунов по берегам, будто вымывает их озеро из глубины, когда неспокойствует. На это рыбное озеро ездят рыбачить из Глубокого. В серую низкую погоду все здесь овеяно былинностью, в которой слышен и грохот мечей, и струны стрел, и ржание боевых коней. Отсюда ведет на Каменное трехкилометровая дорога, то низкими, то высокими ельниками.
Дорогой на Водобег прямо за обочиной пристроилось крошечное, чуть заметное озерко, вода его черна и не поддается свету. Озерко застыло, как в деревянной ложке, в двух сосняковых взгорьях. Со взгорков на него дышат папоротники и вереск. Озерко молчаливо и кажется выточенным из черного камня, обложено небольшими валунами, словно крошечными самородками чаги. На нем разве что сидеть, смотреть на дорогу или поить по пути скотину. Оно, конечно, братец. И еще два братца, братцы-близнецы. Они залегли с двух концов поселка, северного и южного, почти на равном промежутке от него каждый, Векшенец и Тимоховское. И оба зарастают. Выходишь на них сквозь мелкий лес и попадаешь на клюквенную зыбь. Клюква зреет, сплошь застилая мхи. Ноги в них тонут, но не вязнут, и весь берег раскачивается под тобой вместе с клюквой.
А рукой подать от Глубокого до озера Синовец. Они, конечно, тоже близнецы. Живут близехонько друг от друга. Так близко, что едва проложили между ними дорогу и вытянули два ряда изб. И для вышки телевизионной нашли пятачок. Хотя озера — близнецы, но совершенно не похожи друг на друга. Глубокое — взгористое, стиснутое берегами, вырезанное на три губы. Синовец — в широкой ложбине, берега покатые и вырезаны ровно. Уходят в его воды камыши, и дном оно мелкое. Синовец простодушно распахнулся под улыбчивым здешним небом и смотрит в него русоволосо и синеглазо. Чистой ночью в Глубокое и в Синовец глядят одни и те же звезды, над ними стелется горьковатый дух оттопленных бань одних и тех же деревень. И вышка своими огнями ложится в то и в другое озеро одновременно. И лишь огни ночного самолета сначала проскользнут по Глубокому, потом по Синовцу.
Сегодня ночь уже холодная. Окна моей комнаты запотели, клены шумят жестко, под утро нарастает ветер. Петухи на заре кричат резко, как будто голоса их прохватил заморозок. В такие ночи клюква на болотах начинает мякнуть и наполняться соком. Говорят, что за Водобегом появились волки. Третьего дня они накинулись в перелеске на жеребенка, но мать отбила его. Теперь жеребенок припадает на задние ноги и ни на шаг не отстает от кобылы. Волкам пора бы уже и выть. Осень пришла, эта пора их остроголосого пения.
На заре надо выйти на берег. Небо ясное, но озеро затуманилось. Туман беспокойный, клоками мечется из губы в губу. Пустые серые халаты сошлись над Глубоким, о чем-то спорят, взмахивают рукавами и полами. И тогда они исчезают, как и все, кто не в силах сговориться друг с другом. И над водой остается тревожный редкий дым.