К концу недели все, что мы могли утверждать, сводилось к следующему.
Убийца имел возможность раздобыть одну из визитных карточек сэра Вильяма Келсо и знал, что Джона Ричарда Мервина Плантагенета Карлоу, десятого маркиза Хедингема, близкие друзья называют Томми. Из этого Тотмен сделал вывод, что убийца из круга родственников и друзей Хедингема — Келсо. Я это оспаривал, указывая на следующее: а) визитные карточки раздают скорее посторонним, чем близким друзьям, разве что в случаях официальных приглашений, когда эти карточки могут оставаться в вазе или на подносе в холле, откуда каждый может их украсть; б) тот факт, что лорда Хедингема называли Томми, был известен многим, так как это упоминалось в светской хронике, наиболее же убедительно то, что убийца не знал, что сэр Вильям Келсо должен быть на ужине. Потому что хоть какое-то упоминание о подарке было неизбежным — либо в момент прибытия сэра Вильяма, либо когда вино будет подано. И если бы он возразил, что бутылка прислана не им, она сразу же вызвала бы подозрение. Случилось, правда, так, что Перкинс выпил вино еще до прихода сэра Вильяма. К тому же и сэр Вильям, и лорд Хедингем уверяли нас, что они всегда ужинают вместе в дни рождения друг друга и что, по их убеждению, об этом знают все их друзья.
В итоге у нас сложилась такая версия убийства. Преступник имел какую-то вескую причину ненавидеть лорда Хедингема и без колебаний решился на самую страшную месть. Он знал, что сэр Вильям Келсо — друг его светлости, что Келсо называл его Томми и что Келсо, естественно, мог преподнести лорду бутылку вина в день рождения. Но он не знал, что сэр Вильям собирался быть у его светлости в этот вечер.
Поэтому убийца скорее всего не мог быть из числа работавших или живших в доме лорда Хедингема. Однако он имел возможность завладеть визитной карточкой сэра Вильяма.
Случилось так, что этой версии полностью соответствовал один человек. Этого парня звали... постойте... Мерривейл, Мэдж... впрочем, какая разница... Мертон — вот как его звали. Он шесть месяцев прослужил камердинером у его светлости, был заподозрен в краже и уволен без рекомендации. Именно такой человек отвечал нашей версии. Две недели мы его разыскивали. И когда наконец нашли, то выяснили, что у него стопроцентное алиби — лучшего не надо. — Старший полицейский инспектор поднял руку, и я подумал, что он, должно быть, в молодости таким жестом останавливал транспорт. — Вы, наверное, хотите возразить, что чем лучше алиби, тем оно и хуже. Иногда бывает и так, я согласен, но не в данном случае. Ибо Мертон находился в тюрьме в течение двух последних месяцев. И в чем, вы думаете, он обвинялся в ожидании суда?.. Он обвинялся в убийстве, и притом, заметьте, в убийстве путем отравления.
— Боже!.. — вставил я. И воспользовался случаем, чтобы наполнить бокал моего друга.
— Можете себе представить,— продолжал он после паузы, — каким это явилось для нас ударом. Мы пришли к твердому убеждению, что убийство совершил Мертон, не подумав о самом простом, не проверив: а была ли у него вообще такая возможность! И теперь, доказав, как дважды два — четыре,, что он был способен на это, мы одновременно установили, что он убийства совершить не мог.
Я сказал Тотмену: «Давайте переждем несколько дней, с тем чтобы каждый из нас обдумал создавшуюся обстановку, а затем объединим идеи и примемся за дело со свежими силами».
Тотмен подергал свои усики и самодовольно усмехнулся:
«Не думаете ли вы, что я стану признавать свою неправоту, когда доказал, что я прав?»
Надо сказать, Тотмен говорил «я» всегда, когда заимствовал что-либо у меня!
«Разоблачение Мертона — моя заслуга... Он заготовил бутылку, потом оказался в тюрьме, а его жена или кто-то еще...»
«...Доставили бутылку с трогательной наклейкой «Яд — не вручать до рождества»...» — продолжил я, ибо его самодовольный тон стал меня раздражать.
«Не старайтесь казаться большим остолопом, чем вы есть в действительности, — резко перебил меня Тотмен, — и не наглейте, иначе схлопочете неприятности».
Я смиренно извинился и заверил его, что мне «очень приятно с ним работать». Он простил меня, и мы снова стали друзьями. Похлопывая меня по плечу, он мягко сказал: