Но все-таки, признался бригадир, как и у прежних старателей, золото никогда не идет ровно.
— Оно знает, к кому идти, — сказал мне на это Саша Черный, когда мы около полуночи въехали наконец-то в поселок Ветренный, что стоял на берегу Колымы, и, устроив на ночлег гостью из Ленинграда, сами расположились в кабине.
— Вот вам такой хотя бы пример, — продолжал он. — В 1928 году прибыли на Колыму первые геологи, молодые тогда парни Билибин да Цареградский, со своим отрядом. Золото-то им нужно было постольку-поскольку, чтобы догадку свою подтвердить, доказать, что Колыма им богата. Не было, одним словом, у них цели такой, чтобы побольше металла этого намыть, а исследования свои они проводили в общем-то неподалеку от тех мест, где вовсю трудились старатели. А что получилось — знаете? Геологам не только удалось свои предположения о золотоносности Колымы подтвердить, раскрыть загадку залегания пластов, но и столкнуться с таким, на языке старателей, фартом, о котором не каждый золотоискатель и во сне мечтал... Самородки голыми руками из реки выбирали! И лотком незачем было мыть, на виду лежали. Жестяную банку, полную золота, нашли — чей-то давно утерянный клад. С кем из старателей бывало такое? Так что выходит, — закончил Саша, сам когда-то работавший старателем, — знает фарт, к кому идти...
За разговорами мы не заметили, как уснули. Разбудил нас ласковый голос Людмилы Александровны. Уже развиднелось. Открылась мутная от дождей Колыма — стремительная, вся в водоворотах. Ярко зеленел свежевымытый лес на другом берегу, угрюмо синели горы. Небо все еще хмурилось. На нашем берегу уже собрались машины, пришел паром. Бульдозеры сгребали гальку, готовя подъезды, начиналась переправа.
Хорошо выспавшаяся, Людмила Александровна настойчиво пыталась выяснить, что за милые зверушки носятся вокруг нашей машины. Я снисходительно усмехнулся: какие тут, на краю поселка, могут быть «зверушки»? Но оказалось, что ошибся. Потянувшийся сладко шофер заметил мимоходом, что это, должно быть, евражки — суслики. Так оно и оказалось. По-научному их длиннохвостыми называют, а евражками, надо думать, прозвали русские казаки, что первыми вышли к Тихому океану. Не могли они, конечно, не обратить внимания на безбоязненных зверьков, что жили по берегам овражков целыми поселениями, умели стоять на задних лапках и, сложив передние на груди, подсвистывать прохожему, как бы уговаривая задержаться для беседы.
Часа полтора я вместе с Людмилой Александровной ползал по земле, пытаясь их сфотографировать. Рыженькие, с серебристыми, в крапинку спинками, поблескивая черными бусинами глаз, они легко становились на задние лапки, в удивлении приподнимались и... быстро ныряли в норку. Но в тот же миг высовывали нос совсем из другого места и подавали сигнал, словно приглашая поиграть в прятки. Поймать их было бы трудно, но стоило присесть и протянуть руку с угощением, евражки сами шли к человеку.
— Прирученные, наверно, — подметил Саша. — Переправа рядом, вот геологи да шоферы и балуют. В экспедициях-то евражки всегда обычно живут заместо кошек да собак, публику развлекают. Удивительно, как только им удается в здешних условиях выживать? Ведь зимою морозы под пятьдесят. Реки до дна промерзают, землю ломом не пробьешь, а им хоть бы что, спят себе в норках, пока весна не придет. Чуть подтает, они тут как тут...
Вдали уже виднелся голубоватый, невесомый пик Абориген. Совсем недалекой казалась теперь экологическая станция, но мы опять проблуждали чуть ли не целый день: Саша не знал дороги. Машину немилосердно качало на разбитых вездеходами лесных дорогах. Облака рассеялись, заголубело небо, и температура воздуха сразу поднялась градусов до двадцати пяти. Я задыхался в пыли, отделаться от которой не стало теперь никакой возможности.
И только потом я сумел оценить красоту окружающих мест. Подметить нежнейшую зелень лиственничных лесов, поднимающихся по склонам гор, влажность мхов, обилие высокой травы и кустарников в пойме Вакханки. Все здесь дышало первозданностью... Но в первый момент, думая лишь о том, как бы побыстрее покинуть осточертевший кузов, я зло вывалился через борт, едва не задавив с визгом бросившуюся прочь собаку, и, не видя ничего, вызвал усмешки своим пропыленным видом. Я ударил себя в грудь, пыль взлетела столбом. В толпе собравшихся у машины людей захохотали еще пуще. И тут, как назло, ко мне подкатился человек с перевязанной щекой и, держась за флюс, деловито спросил: «Какова ваша дальнейшая программа?» Я едва удержался от колкостей, но вовремя понял, что и ему сейчас не до шуток.