И тогда здесь родится хлеб.
Мавританцы никогда не слышали шума волнующейся на ветру нивы, но цену хлеба они знают, может быть, лучше, чем кто-либо.
Борис Туманов
Конец «Призрака»
Рассказ написан на основе документальных событий.
Случилось это в первые месяцы после войны.
Наш пароход шел через Атлантику. Казалось, и небо и океан оставались такими же, как и несколько месяцев назад. И все-таки они изменились: теперь не вываливались из облаков стаи самолетов с черными крестами и торпеды Не вычерчивали пенных следов на водной глади... Однако в эти долгожданные мирные дни море все еще таило в себе опасность.
В те послевоенные рейсы хоть и голубело над нашими головами доброе небо, но блуждающие мины, которых там много было разбросано в море, держали нас, моряков, в постоянном напряжении; впередсмотрящие до слез в глазах вглядывались в морское пространство, чтобы вовремя заметить дрейфующую смерть,
...До американских берегов оставалось теперь немного. Кончались изнурительные подвахты, на которые приходилось выходить после рабочего дня, чтобы вести наблюдение. И вот однажды перед заходом солнца наблюдатели увидели в стороне от нашего курса одинокое судно — двухмачтовую шхуну. Мы знали, что такие суда бывают у рыбаков: они далеко в океан не уходят, ловят рыбу на прибрежных отмелях. Потому-то было удивительно видеть небольшое суденышко в сотнях миль от берега, где глубина не позволяла заниматься промыслом.
Пока мы рассуждали об этом меж собой, капитан решил подойти поближе к судну.
Шхуна лежала в дрейфе. Это было видно по тому, как поставлены на ней паруса: она то приводилась носом к ветру, то уваливалась, а то вновь выходила на ветер. Ее раскачивало на волне. Мы уже слышали, как хлопали поношенные паруса, что-то гремело на палубе. А людей ~ ни души.
Мы пытались прочесть название, но не помогали ни зоркие глаза впередсмотрящих, ни сильный бинокль капитана. Расстояние между нами сокращалось, но на палубе шхуны по-прежнему никто не появлялся.
Матросы, кочегары, механики толпились у носового трюма, строили догадки, думали: «Брошенное судно».
Подошел старпом Иван Антонович, человек нервный, говорили — от контузии на войне. У него левое веко постоянно дергалось. Подошел и тронул меня за плечо.
— Потапыч, быстро к капитану. И ты, Веселков, тоже.
Матрос Федор Веселков, парень саженного роста, прослуживший войну в морской пехоте на Севере, был дерзок, смел до безрассудства. Глянул он на старпома сверху вниз и пробасил:
— А что надо?
— Капитан по пустякам звать не станет...
Такой ответ Веселкову был больше по душеКогда мы поднялись на мостик, капитан рассматривал шхуну в бинокль Увидев нас, начал без обиняков:
— По закону морского товарищества мы должны оказать помощь людям, если таковые окажутся на паруснике. Иван Антоныч, спустите спасательную шлюпку, возьмите пресную воду, аптечку. С вами пойдут боцман и матрос Веселков — они люди бывалые. На весла посадите моряков покрепче. Связь держать по световой сигнализации.
Веселков оживился и сразу побежал к шлюпке. Старпом же заметно помрачнел: он терпеть не мог писанины, а тут предстояло составить подробный отчет после осмотра шхуны. Откровенно говоря, и у меня особого желания идти на чужое судно не было. Вдруг, думалось, оно заминировано? Случалось в войну подобное.
Шлюпку спустили быстро. Ребята налегли на весла, и шлюпка полетела к паруснику, — старпом на руле сидит, мы с Федей примеряемся, как удобнее шлюпочный фалинь, толстый конец, на борт шхуны забросить и там его потом закрепить.
Подошли к борту. Вся она, шхуна эта, в грязно-белых разводах и ржавых подтеках. Старпом перевел название: «Призрак». Но нам показалось, что буквы написаны недавно и что сквозь слой краски проступает другое название.
Маленькие якоря торчали в клюзах, на месте оказалась и небольшая шлюпка, висевшая на кормовых талях. Это нас озадачило: коли шлюпка находится там, где ей положено быть, значит, никто не покидал шхуны,..
Федя выпрямился во весь свой могучий рост, уцепился за кормовые релинги, и я махнул с фалинем на палубу шхуны. Быстро закрепил конец за кнехты, огляделся.