— Волки там. На этой руке отзовутся.
Подвыл егерь. Серые отозвались — целый выводок с переярками и матерыми. Удивлению охотников не было предела. О новом егере заговорили: «гроза», «волчья смерть», А объяснение было простым: егерь до этого сделал многокилометровый круг по лесу, отметил волчьи тропы, разобрался в них. Волчьи следы к этому времени он читал легко.
Как-то в недалеком, но тихом месте приметил Анохин волчье логово. Но трогать серую семейку не стал. Купил в райцентре стопку школьных тетрадей и стал наблюдать за скрытной жизнью обитателей логова. Положит под фуфайку ломоть хлеба с солью, пару яблок — и в лес. На подвывку. Чуть погода изменится — он голос подает. Волки отзовутся — егерь за карандаш: запишет погоду, время, голоса. Увлекся. Хлеб и яблоки часто нетронутыми приносил назад.
Уже тогда егерю стало ясно, что волков можно вабить, то есть подвывать, почти в любую пору и в любое время суток. Неожиданно оказалось, что, вопреки поговорке «воет как волк на ясную луну», перекликаться с серыми труднее всего было при большой луне. А вот после дождя, когда на ветвях висит еще бисер капель, когда задеть деревце или куст — оборвать нить с тугими тяжелыми бусинками, волк вовсе не откликается на голос.
— Золотые мои месяцы август да сентябрь, — грустно роняет егерь. — И дело здесь, конечно, не в одном только волке. Кажется, что вся природа, ну как бабонька какая, отстряпалась или дело какое завершила. Отхлопоталась. И теперь любуется делом и отдыхом наслаждается... А молодняк в эту пору чудит, — продолжает егерь. — Учится, конечно, но и чудит. Неуклюжие еще, неосторожные зверята, то и дело на глаза попадаются. То барсучок над ворохом листвы замер, то лисенка на тропу любопытство выгонит, то волчишка мышкует. Посмотришь на такого — Трезор дурашливый. Но через годка два заматереет «трезорка», ума-разума наберется в степных набегах да в лесных разбоях. Изворотлив становится — страсть...
Лет семь назад Василий Александрович с другом решили поохотиться.
— Чуем — идет, — рассказывает Анохин. — Голос, я те дам. Крепкий. Вой — жуть. С непривычки колено дрогнет, за полчаса не уймешь. Подошел. Голос совсем близко подал, Волчака. Вблизи, конечно, волк может различить голос и понять, что на мякину его наводят. Кончаю вабить. Затих. И ягнаком начинаю дребезжать. Дескать, овечка от стада отбилась. Волк тоже, чую, стих. Время какое прошло. Слышу сиплый бараний голос. Пригляделись, а этот баран-то в волчьей шкуре! Ружьишки у нас хоть и наготове были, выстрелить не успели. Проудивлялись.
В заповеднике можно услышать и «о чудачествах» Анохина. К примеру, прежде чем вабить в сумерках или ночью, жжет он бумагу, светит на все стороны фонарем, разговаривает сам с собой, чтобы не напугать кого поблизости. Да ведь и ружье у человека в страхе само может выстрелить. Волчий вой людей-то крепко стращает.
Летом в Хоперский заповедник приезжают экскурсанты. От шумной толпы прячется все живое. Экскурсоводу приходится не столько показывать, сколько рассказывать и отвечать на вопросы. Один из них неизменен: «А волки в заповеднике есть?» Волки, конечно, есть, а вот увидеть их удается редко. Экскурсовод и Анохин переговорили между собой и решили, что в данном случае лучше один раз услышать... Экскурсия шла в пойму, а Василий Александрович садился на велосипед и уезжал километра за два к реке. В подходящий момент вабил. Если поблизости оказывались волки, получался небольшой лесной концерт. Но однажды егерь не стал забираться в глушь (спешил за выходные дни отремонтировать сарай) и поднес к губам ламповое стекло в полукилометре от экскурсионной тропы. Тридцать студентов побежали в панике к хутору. Администрация заповедника после этого случая категорически запретила «художественную самодеятельность» на туристских тропах.
На разные лесные голоса может петь егерь. Но чаще всего приходится пищать мышью.
— До мышей охотников в природе много, — говорит егерь, — лиса мышкует, как молодуха в медовый месяц перину взбивает — споро, резво, весело. Волки мышкуют. Сам видел, много раз. Кабан мышку между делом на зубок кладет. Сам сову, на спор, ловил на мышиный писк...
Василий Александрович закусил краешек нижней губы, потянул воздух в себя сквозь узкую щель. Запищала мышь. Коротко, наскоро.
— Больно. Шрам на губе, — объяснил егерь. — Операцию делали. Оттого, что мышью много пищал, синяк образовался на губе. Годы берут свое, но и я изворачиваюсь понемногу. Вот достал свистульку.
Василий Александрович идет к тумбочке. Неспешно копается в ее темных недрах. На стол ложатся похожий на утиный, клюв манок, резиновый мишка со свистулькой, байка, сработанная из бычьего хвоста и заячьей косточки. Егерь берет эти предметы, подносит к губам. И вот в доме жалкует журавль, блеет барашек, по первому льду гибнет на озере утиный подранок, трогательно бьет в овсах перепел, плачет раненый заяц, ухает сова.