Зона притяжения
Якутия... Попав в нее, в эту страну, как бы погружаешься в ощущение отдаленности. За час езды на электричке в центральной России вы проскакиваете десять-пятнадцать городков и поселков. Здесь же, в Центральной Якутии, самой заселенной части ее, хорошо, если встретишь за час один поселочек, село, чтобы, остановившись у первого же дома, бежать к гостеприимным хозяевам греться — сваленные на стулья у порога пальто и тулупы, ритуальный обмен фразами: «Тох кепсе?» — «Сох» («Что нового скажете?» — «Ничего»). А потом чаепитие с неспешным перечислением множества новостей, которые привезли гости и которые могут сообщить хозяева; и снова надо влезать в пальто, тулуп, валенки, переваливаться неповоротливой куклой в кузов, зарываться в солому, прятать от ветра лицо, спиной через жесткое дно кузова чувствовать все ухабы неровного зимника. Так было здесь всегда, и трудно представить, глядя часами в иллюминатор маленького самолета местных линий на зеленое лиственничное море с зеркалами озер, что может быть иначе.
...И вот та же Якутия из окна вагона поезда: пологие, покрытые нетронутым снегом горы, безукоризненная графика редких лиственниц на белом. Хорошо знакомый и привычный пейзаж. Некоторое время назад я жил и работал в Якутии и успел полюбить скупую красоту северного пейзажа. Такие же горы с таким же лиственничным редколесьем окружали мое село. Такие же виды проплывали мимо, когда приходилось добираться на грузовике до райцентра или Якутска.
Тогда, глядя на волнистую линию горизонта, вычерченную верхушками сопок, я пытался вспомнить, каков предельно допустимый уклон железной дороги. Или допустимые доли градуса? Какая же здесь может быть дорога, думал я, глядя вниз, куда в очередной раз проваливалась наша машина...
Но вот она, эта дорога. Более того — я еду по ней, ветке Малого БАМа, идущей от Тынды, в новый центр Южной Якутии — город Нерюнгри.
В последние годы все больше говорят об освоении зоны БАМа, все чаще употребляется аббревиатура Южно-Якутский ТПК. По сути, БАМ — это не только железная дорога, это рассчитанная на много лет экономическая программа промышленного освоения громадного региона. Освоение началось в Нерюнгри.
Нерюнгри — это:
— угольный разрез, мощностью в 13 миллионов тонн угля в год;
— обогатительная фабрика, которая будет перерабатывать добытый уголь. Фабрика — крупнейшая в стране, ее проектная мощность 9 миллионов тонн угольного концентрата в год;
— Нерюнгринская ТРЭС, которая будет работать на энергетических углях;
— завод крупнопанельного домостроения, один из мощнейших в этом экономическом регионе;
— город. Здесь, в тайге, строится большой промышленный город Нерюнгри со всеми необходимыми службами — жилые дома, школы, больницы, клубы, детские сады, магазины, столовые, бани.
Все вместе это называется — Южно-Якутский территориально-производственный комплекс (ТПК).
Обычный путь до Нерюнгри — самолетом через Читу или Якутск. Далекий путь. Взлетая в синее небо над Домодедовом, часа через два я смотрел, как краснеет и желтеет оно у горизонта, а сверху спускается чернильная темнота с редкими звездами; потом посадка в ночном Новосибирске, снова взлет в уже светлеющее небо, а через полтора часа завтрак под задернутой шторкой окна — припекает солнце. В Якутске пересадка на Як-40, выполняющий рейсы по местной линии до Чульмана. Впрочем, так можно было говорить еще три года назад. Сейчас при посадке пассажирам сообщают: «Наш самолет приземлился в аэропорту Чульман города Нерюнгри».
Возле небольшого аэровокзала пассажиров ждут машины и автобусы — как и полагается уважающему себя крупному центру, аэропорт расположен от города в нескольких десятках километров. Крутой спуск вниз и направо к мосту через довольно напористый здесь Чульман. За рекой сам поселок, многократно описанный в воспоминаниях геологов и изыскателей, кстати, очень редко упоминавших затерянное тогда между гор небольшое селение Нерюнгри...
Наш «рафик» мчится по АЯМу — знаменитой Амуро-Якутской магистрали. Многое могли бы рассказать о ней старожилы края. Когда-то по еще строящейся дороге шли и шли к Алдану смертельно усталые люди, обогреваясь в редких зимовьях, а навстречу текли будоражившие слухи о золоте. Алдан представлял тогда разноязычный людской муравейник. Короткая вспышка золотой лихорадки кончилась установлением в советское время государственного контроля на приисках. В 30—40-е годы здесь, за сотни километров от человеческого жилья, среди молчащих сопок, видевших больше медведей, чем людей, с названиями, оживлявшими в памяти мрачные легенды эвенков о нравах этих гор, развернулась полная драматизма и суровой романтики работа геологов, мерзлотоведов, изыскателей. На картах тех лет вместо населенных пунктов значились порой будки — жилое строение приравнивалось к поселку...