Почти четверть передней стены обрушилась от взрывной волны, в образовавшийся пролом устремились патриоты. Не прошло и получаса, как все было кончено. Последний оплот сторонников тирании Переса Хименеса пал. И последней ее жертвой был в тот день негр Панчо.
Освальдо опустился на колени у тела друга. Скупая слеза медленно скатилась по щеке и упала на окровавленную рубашку...
Погибшим были отданы воинские почести. Когда над братской могилой отгремел траурный залп, к Освальдо подошел один из участников штурма.
— Ты хорошо знал Панчо?
— Да, — ответил Освальдо.
— У него есть родители?
— Нет, а что тебе нужно?
— Вот его бумажник, записная книжка, мундштук. Может быть, передашь родственникам.
И парень протянул Освальдо завернутые в носовой платок вещи.
«Вот все, что осталось от Панчо, — подумал Освальдо. — Никогда, никогда не будет у меня такого друга. И как я мог обижаться на его шутки, когда он называл меня племянником диктатора».
...Освальдо исполнилось девять лет, когда мать привела его в лавку к зеленщику. Здесь малыш проработал два года у овощемойки. За это время некий подполковник Перес Хименес дважды, в 1947 и 1948 годах, организовал заговоры против избранного народом правительства Ромуло Гальегоса. Затем Перес Хименес с благословения нефтяных магнатов США был назначен министром обороны и членом военной хунты Соединенных Штатов Венесуэлы (Таково было полное название Венесуэлы вплоть до 1958 года. Знаменательно, что одним из первых декретов революционной хунты, пришедшей к власти в результате народного восстания против диктатуры Хименеса, было решено изменить название страны и впредь называть ее не «Соединенные Штаты Венесуэлы», а «Республика Венесуэла».).
Через пять лет, заглянув на бензозаправочную станцию недалеко от улицы Солис, вы увидели бы худенького парнишку, деловито заправлявшего бензином автомашины. Освальдо жил тогда в маленькой халупе на окраине Каракаса, у своего друга негра Панчо Монте, брат которого приютил осиротевшего паренька. Мать Освальдо погибла в один из ноябрьских дней 1952 года от шальной пули полицейского. Трагедия произошла как раз в то время, когда в результате фальсифицированных выборов Перес Хименес оккупировал пост президента Венесуэлы и полиция разгоняла демонстрацию протеста.
Как мы могли убедиться, судьбы и биографии Освальдо и Переса Хименеса не были похожи. Но по чистой случайности фамилия Освальдо тоже была Хименес, что и послужило причиной возникновения клички «Родственник».
— Эй, Родственник, как дела? — приветствовали его обычно при встрече.
— Пришлите ко мне Родственника, — говорил администратор театра, куда не так давно устроился Освальдо осветителем, и все знали, о ком идет речь.
Освальдо глубоко страдал от этого прозвища — ведь Перес Хименес был одним из виновников гибели матери.
Ненависть к существовавшему диктаторскому режиму и сблизила, казалось, совсем не похожих юношей Освальдо Хименеса и Панчо Монте. Хименес — замкнутый, вечно погруженный в свои мысли, и Панчо — весельчак, острослов, желанный гость в любой компании.
Правда, товарищей связывала еще любовь к музыке. Ведь Панчо играл на кларнете в оркестре муниципального театра, а Освальдо, хотя и числился осветителем, чувствовал настолько сильное влечение к миру мелодий, что не пропускал ни одной возможности присутствовать на выступлении местного оркестра. Природа наделила его чрезвычайно музыкальным слухом. Это было замечено; на одной из репетиций ему в виде пробы доверили большой оркестровый барабан. Потом, когда место барабанщика освободилось, а администрация театра не подумала пригласить профессионала, никто не удивился, увидев на очередном концерте Освальдо, гордо восседающего за инструментом, Казалось, он старался не дышать, по-видимому думая, что так сможет умерить биение сердца.
Освальдо прекрасно понимал свое место в оркестре. Сидя за барабаном, он в мечтах видел себя с другим инструментом в руках. Освальдо страстно хотел играть на скрипке. Сначала очень смутное, неясное, как первое, легчайшее дуновение ветерка, за которым значительно позже последуют мощные порывы бури, это стремление, с каждым днем становясь сильнее и настойчивее, наконец, целиком овладело всем существом юноши.
Молодой музыкант стал еще молчаливее, и если раньше его никто не мог назвать разговорчивым, то теперь он мог пробыть с вами целый день и вообще не вымолвить ни слова. Оркестранты не то что не любили Освальдо, а просто относились к нему, как к какой-то детали оркестра. И лишь одна черта характера Освальдо вызывала у окружающих неприятное чувство, повод для насмешек — необычайная скупость, сравнимая разве что с гобсековской. Музыканты заметили это довольно скоро после прихода юноши в оркестр и частенько поговаривали, что знай они про такое дело раньше, не видать бы Освальдо барабанных палочек как своих ушей.
Он брался за любую сверхурочную работу: подметал зал, раскладывал ноты, протирал окна — только бы положить в карман лишний боливар.
Когда у кого-либо из музыкантов случалось несчастье и товарищи делали сборы в пользу пострадавшего, то к Освальдо не только не обращались за помощью, но даже не сообщали ему о происшествии.
Единственный, кто дружил с Освальдо, был Панчо. Долгие часы по вечерам в домике негра горел свет — друзья вели задушевные беседы. Вернее, говорил Панчо, а Освальдо слушал. Лишь иногда задавал вопрос и изредка возражал. Панчо не удавалось убедить друга только в одном — важности организованной политической борьбы против диктатуры Переса Хименеса.
— Моя цель, — говорил Освальдо, — участвовать в свержении Хименеса, а потом время покажет. Я не собираюсь вступать в какую-либо партию. Разве это поможет мне стать скрипачом?
— Глупец ты, — возражал Панчо, — если спихнем Хименеса и не установим порядок, то придет другой диктатор и все пойдет по-старому.
В последнее время Панчо бывал дома очень мало. Поговаривали, что юноша имеет какое-то отношение к организации «Хувентуд Венесолана». Случалось, в дни, свободные от репетиций и концертов, Панчо возвращался лишь поздно ночью, иногда с двумя-тремя товарищами, из которых ни один не был знаком Освальдо. Они приносили какие-то свертки, ящики. Раз Освальдо нечаянно обнаружил под крыльцом дома пакет, в котором оказались сотни листовок, призывающих крепить «Патриотическую хунту» и готовиться к решительным боям с диктаторским режимом. Освальдо было обидно, что друг не посвящает его в свои дела, но он долго не решался поговорить с Панчо.
Случай представился через несколько дней после Нового года. Освальдо возвратился из театра около часу ночи. Панчо еще не было. Пришел он под утро. Сквозь тонкую перегородку слышно было, как негр возится на кухне.
— Панчо! — позвал Освальдо.
— Ты не спишь еще?
— Нет. Мне нужно с тобой поговорить.
— Иди сюда.
Маленькое окно, выходившее на улицу, было завешено старым одеялом, штук пять пустых ящиков из-под апельсинов стояли недалеко от входа, а сам Панчо занимался необычным для столь раннего часа делом — подметал пол, усеянный стружками и кусками промасленной бумаги.
— Я хотел бы, — начал Освальдо, — посоветоваться с тобой по одному личному вопросу.