— Нет, — ответил я.
— Чтобы додуматься до такой превосходной идеи, надо быть инженером.
— Или бывшим зубным врачом, — заметил я.
Андре удивленно взглянул на меня, потом рассмеялся, как будто услышал добрую шутку. Он явно не знал, что англичанин Генри Коксвелл, который был зубным врачом, а впоследствии служил в прусском воздухоплавательном корпусе, еще двадцать лет назад опубликовал подробные планы полярных путешествий на аэростате.
Я решил умолчать об этом факте.
— Жюль Верн написал роман о путешествии на аэростате, которое продолжалось пять недель, — сказал Андре. — Его книга имелась в библиотеке «Фрама». Мне рассказал об этом капитан Свердруп летом, когда он сошел на берег Датского острова и я показывал ему мой шар. Тогда же мы узнали от него, что Нансен начал свой переход по льду. На корабле читали книгу Верна и в долгие зимы фантазировали, что вот сейчас появится аэростат и кончится их изоляция. Они не слышали о моей экспедиции. Если бы ветер не подвел, они, возможно, в самом деле увидели бы шар, летящий над полярным морем.
После скудного обеда Андре заказал две большие порции апельсинового мусса и бутылочку хереса, а потом — сливочный торт и кофе с коньяком.
Видно было, что он ищет разрядки. Мне даже показалось несколько раз, что он забыл о причине нашей встречи.
Я услышал от него, что молодая дама за столом Норденшёльда скорее всего его невестка Анна, дочь генерального консула Дж. Смитта, овдовевшая два года назад.
— А лейтенант служит в Норрландском артиллерийском полку, — сказал я. — Я вырос в Эстерсунде.
— Вероятно, какой-нибудь родственник Норденшёльда, — отозвался Андре. — Я его не видел раньше. У меня хорошая память на лица.
У лейтенанта-артиллериста было узкое лицо, высокий лоб, коротко остриженные волосы, низко посаженные уши, маленький подбородок, закрученные вверх усы, внимательные, чуть выпуклые глаза под тяжелыми веками, острый нос. Голос высокомерный и, хотя не громкий, очень внятный. Держался он крайне самоуверенно и решительно.
— Я тоже до сих пор не видел его, — сказал я. — Правда, у меня слабая память на лица, но есть лица, которые трудно забыть.
— На «Свеа» я поднимался один, — рассказывал Андре. — Поневоле один. Шар был попросту мал для двоих. Иногда мне казалось, что он мал даже для одного человека. После моего последнего перелета, когда я за три часа с небольшим покрыл около двухсот шестидесяти километров, «Свеа» больше походил на сито, чем на аэростат. Это было в марте прошлого года, на земле лежал снег. Уже в первом полете я ощутил, как это несподручно — быть в гондоле одному. В одиночку аэронавт не поспевает выполнять все необходимые научные наблюдения, а ведь только они оправдывают такое предприятие. Особенно трудно ему при взлете и посадке. Я уже не говорю об управляемом шаре, с гайдропами и парусом. На моем полярном аэростате будет экипаж из трех человек. После первого же моего эксперимента на «Свеа» летом 1893 года я понял, что настоящий полет, от которого может быть толк, требует наличия в гондоле трех человек.
— Знаю, — ответил я. — Я читал ваш отчет в трудах Академии наук. Три человека: штурман, наблюдатель и секретарь.
Андре взял в руки рюмку с коньяком, согрел ее между ладонями, поднял к носу и несколько раз медленно втянул в себя воздух.
— Тогда я был новичком, — говорил он. — Но я стоял на верном пути. Да, на полярном аэростате должно быть три человека. Однако не узкие специалисты: штурман, наблюдатель и секретарь. Кто-то из них выполняет обязанности начальника, и перед каждым стоят четко обозначенные научные задачи. Но они должны также уметь заменять друг друга, ведь невозможно всем троим непрерывно бодрствовать неделю или месяц, пока длится перелет. Мне нужны два спутника, которые умели бы обращаться с аэростатом и управлять им, достаточно знающие и внимательные, чтобы вести объективные наблюдения, умеющие вразумительно записывать результат наблюдений. Еще они должны обладать мужеством и силой воли.
— Я никогда не поднимался на аэростате, — сказал я. — Но думаю, что быстро сумел бы усвоить самые необходимые правила. За научные наблюдения можете быть спокойны.
— Сила воли и мужество у вас тоже, несомненно, есть, — добавил он.
Я поднял пузатую рюмку так же, как Андре, согрел ее в руках, подержал около носа и медленно вдохнул запах.
— Теперь послушайте меня, мой дорогой Френкель, — оказал он.
— Слушаю.
— Я никого не уговариваю лететь со мной. Я не уговаривал доктора Экхольма, только предложил ему участвовать. Он согласился. Перелет не состоялся. Мы были вынуждены вернуться. После возвращения он разными способами выражал свое сомнение в том, что экспедиция вообще была осуществима.