— С каких пор вы здесь, сеньорита?
— С 22 декабря.
— Состояли вы в какой-либо партии?
— Нет.
— Как вы полагаете, сколько вам еще придется здесь пробыть?
— Понятия не имею...
— Назовите, пожалуйста, ваше имя?
— Надя Карейа.
— С какого времени вы здесь?
— С 6 декабря.
— Являетесь вы членом какой-либо партии?
— Да, членом коммунистической партии.
...Леонора Альварес Рейес, ни в какой партии не состояла, в лагере с 23 ноября.
— Как долго вам предстоит сидеть в лагере?
— Столько, сколько прикажет комендант.
...Инес Сифуэнтес Кастро, сочувствующая, в заключении третий месяц.
— Как вы думаете, когда вас освободят?
— Не знаю, сеньор.
...Патрисиа Пасарро Лательер доставлена в лагерь 15 ноября 1973 года, единственной организацией, в которой она состояла, был левый студенческий союз...
«Лечь!» — «Встать!» — «Лечь!» — «Встать!»
Каменистая площадка у подножия крутого скалистого Склона. Группа обнаженных по пояс заключенных. Командует длинный как жердь фельдфебель с автоматом. Сопровождающий нас офицер разрешает снимать эту группу только издали; запись на магнитофон отпадает. Перед нами сплошь молодые люди; позднее нам становится известно, что это юные коммунисты и социалисты, которых должны «перевоспитать» военная муштра и солдатские песни о счастье умереть за отчизну.
Позже на плацу перед тюрьмой вновь утомительные «гимнастические упражнения», а точнее — откровенное издевательство. Потом в палящий полуденный зной целую вечность им предстоит шагать внутри квадрата каменных тюремных стен. И все время: «Три — четыре!» И опять солдатские песни. Вся эта изматывающая процедура, которую мы наблюдаем, преследует одну цель: «привить дисциплину»! Дисциплину? Но ведь мы знали их, молодых борцов, именно как носителей высокой дисциплины. Когда они отправлялись добровольцами трудиться на благо Чили, то проявляли образцовую дисциплину, причем делали это не из-под палки, а с песней и смехом. Когда родина оказалась в опасности, когда реакция вероломно выступила против правительства Народного единства, они были на посту: как «добровольцы отечества» они обеспечивали фабрики сырьем, таскали на своих спинах продукты питания в районы Сантьяго, которым угрожал бойкот предпринимателей.
Неужели же хунта всерьез верит, что эту великую патриотическую дисциплину можно вырвать из сознания и из сердец молодых людей? Сальвадор Альенде — в своих последних словах, сказанных уже в горящем дворце «Ла-Монеда», — ответил на вопрос отрицательно. Пусть сейчас им приходится повиноваться, демонстрировать внешнюю покорность, ибо они обязаны выстоять. Ведь они знают: Чили нуждается в них.
Щит с предостерегающей надписью: «Стой. Запретная зона!» За ним — дом комендатуры лагеря. Сопровождающий нас офицер приготовил сюрприз: подходят два заключенных с какими-то непонятными предметами в руках. Можно подумать, что здесь скоро начнется детский праздник. Прямо у нас на глазах и специально для нашей кинокамеры на дороге появляются миниатюрные сторожевые вышки, игрушечный шлагбаум, лагерный щит, рядом с ним «джип». Как с гордостью поясняет наш сопровождающий, эти арестанты получили задание изготовить модель всего концентрационного лагеря Писагуа. Впоследствии она будет отправлена в Сантьяго полковнику Эспиносе, начальнику всех лагерей страны, — своего рода вещественный отчет о строительных достижениях военной диктатуры здесь, на севере.
Впрочем, в том, что в Писагуа идет «обширное» строительство, мы смогли убедиться и сами, пройдя еще сто метров.
Лагерь стал слишком маленьким для далеко идущих планов хунты. Поэтому на соседнем пустыре воздвигаются новые строения. Барак за бараком, обозначенные всеми буквами алфавита от А до Z, огромный плац, шеренга отхожих мест, причем все это уже обнесено колючей проволокой. У пустого конца лагеря вид жутковато призрачный. Но деятели, сидящие за письменными столами в Сантьяго, вынашивают планы похода «против марксизма». И вот на тысячи километров севернее вырастают эти «постройки целевого назначения», которым недолго предстоит пустовать. Жестокость, воплощенная в деловитость.
В бараках — двумя рядами нары в два этажа; между ними проход. Ни стола, ни стула. Одеяла на нарах — новые, не бывшие в употреблении. Ни один заключенный еще не поступил в новый лагерь Писагуа, ни один еще не лежал здесь на нарах. Но вся эта тщательно выполненная тюрьма, модель которой, как своего рода рапорт о завершении строительства, должна быть отправлена в Сантьяго, свидетельствует о том, что фашистская хунта настроилась на длительное состояние «внутренней войны».