Мы подошли к порту около 8 утра. Военных судов на подходе к бухте нет. Но на полуостровах Ходо и Кальма и на островах Йодо и Синдо в горловине пролива видны жерла мощных орудий, нацеленных на нас... Соблюдая предельную осторожность, мы прошли зону обстрела и высадились на причалы порта. Японцы не стреляли. Вступаем в переговоры. Заявляем коменданту города, что мы пришли требовать капитуляции. Комендант отвечает, что нам следует встретиться с командующим крепостью полковником Тодо. Идем дальше. У крепости — солдаты с пулеметами, приготовились вроде стрелять. И мы с оружием идем. Черт его знает, что будет! Проходим мимо, словно не замечая охраны, и требуем старшего офицера. Выходит полковник Тодо. Ему несут стул. Полковник слегка кивает нам вместо приветствия и садится: «Слусаю, Иван».
Мы требуем подписать акт о сдаче гарнизона в плен. «Хорошо, — говорит Тодо, — ответ будет дан через такое-то время». Мы возвратились в порт, сообщили командованию о результатах нашей вылазки. И вот во второй половине дня в порт подошли корабли. Ошвартовались. Но десант оставался на кораблях.
Переговоры шли трое суток, прежде чем японцы согласились капитулировать. Контр-адмирал Хори, командовавший базой (8 тысяч человек гарнизона), сказал, что он не уполномочен подписывать акт о капитуляции, что нет связей с командованием, что заявление императора является лишь политическим заявлением. Словом, он оттягивал время, надеясь с боем вырваться на юг либо выторговать удобные условия. Офицерский кодекс, видите ли, ему не позволяет сдаваться в плен, он обязан был харакири делать. И если только будет приказ сдаться, тогда он уж без харакири может сдаваться.
Особенно тревожной была ночь с 21 на 22 августа. Вечером десант наш высадился, и японцы тут же потянулись в порт. И вот на улице на одной стороне по тротуару стоят японцы с оружием, на другой — наш десант с оружием. Вот так всю ночь и простояли. На минутку представьте, кто-то уснул и случайно нажал на спуск... Выстрелит, потом разбирайся, кто начал. Война-то кончилась практически. Ночь да и все эти последние дни прошли вот в таком нервном состоянии. Два войска по улицам стоят, только проезжая часть их отделяет... К счастью, благодаря нашей выдержке и настойчивости операция закончилась разоружением и пленением всего гарнизона. Да еще мы разоружили гарнизон авиационной базы — 1200 человек. Выполнив приказ, мы захватили японскую противолодочную шхуну, укомплектовали экипаж и своим ходом вернулись на базу. И на этом наша боевая деятельность закончилась.
Победу над Японией мы отмечали уже во Владивостоке.
Беседу записал В. Пантелеев
Тропа кулика
К вечеру мы вышли к речке Хушме, где у широкого плеса был резервный лагерь нашей экспедиции. Мы — это Леонид Алексеевич Кулик, начальник экспедиции, двое рабочих — Константин Сизых и Алексей Кулаков, и я, помощник начальника.
— Здесь ночуем. Завтра с рассветом дальше, — сказал Леонид Алексеевич, снимая понягу — сибирский заплечный мешок на доске с лямками. Я тоже скинул понягу и без сил опустился у двери небольшой хижины, построенной нами весной. У ног, тяжело дыша, привалился пес Загря.
В нескольких шагах от хижины тогда же мы соорудили лабаз, маленькую «избушку на курьих ножках». Поднятая на двух столбах, метрах в трех над землей, она была недоступна для медведей и росомах. Там хранились запасы муки, масла и снаряжение.
Кругом, насколько хватал взгляд, тянулись невысокие сопки, склоны их покрывал мертвый лес. Стволы лежали вершинами в одну сторону. Молодые березки и осины тянулись меж ними к солнцу. Тайга залечивала рану: двадцать лет назад здесь прогремел взрыв гигантского метеорита...
Я закрыл глаза и точно поплыл в туманных волнах безбрежного и неясного пространства. Уже несколько дней я испытывал такое странное состояние. Мне ничего не хотелось. Меня ничто не интересовало. Только лежать или сидеть вот так, неподвижно, смежив веки... Я знал, что болен цингой. Знал, что самое страшное в этом недуге именно апатия, подавленность. Не сама болезнь, а именно эта ее особенность приводила к гибели многих путешественников, золотоискателей и бродяг в пустынных северных краях. Я знал, что бороться с недугом надо прежде всего собственной волей. И мне удавалось это иногда самому, а чаще с помощью Леонида Алексеевича.
Цинга схватила и двадцатилетнего богатыря Кулакова. И жилистого, опытного охотника-ангарца Сизых. Он тоже жаловался на головную боль и часто, как и мы, плевался кровью. Зубы у всех шатались. Вероятно, цинга подкатывалась и к Леониду Алексеевичу. Однако он и виду не показывал. С рассветом поднимал нас на работу, взваливал на плечи теодолит с треногой и шел как ни в чем не бывало по пружинистым кочкам Большого болота, перешагивая длинными ногами через трупы деревьев. Мы вели геодезическую съемку местности.