Цепляя и перецепляя трос, мы провозились долго; стальные пряди рвались, как гнилые нитки, мы едва успевали отскакивать в стороны, и тут уж было не до того, чтобы выбирать место, куда поставить ногу. Кончили в половине шестого, сделав очень немного, но наломавшись вдоволь.
Наконец загрохотал под кожухом вал фрикциона.
Пошло бурение!
Гриша вглядывается в циферблат на щите гидравлического индикатора веса; правая рука на тормозе. Калязин следит за насосами, Володя Макаров — за виброситами, а мое дело — накатить со стеллажа очередную трубу на приемный мост, набросить на нее петельку и махнуть Грише: «Вира!» Труба скользит по козырьку, оставляя грязный след, и застывает у ротора.
Мгновение — и по нашим каскам, сапогам, робам, лицам, спинам хлестанет теплая струя раствора; потом труба уйдет в скважину, снова загрохочет вал, и придет в движение квадрат, заработают насосы, заставляя трепетать и раскачиваться буровой рукав...
Еще одно наращивание. Еще. И еще...
Труба за трубой. Метр за метром.
...Сменившись с вахты и переодевшись, мы уселись вокруг колченогого стула, на котором стояли четыре литровые банки венгерского компота «Ассорти». Чокнулись компотом.
— За ускорение, — сказал Вовка.
— Чтоб все нормально было, — сказал Калязин.
— Грамотно,—добавил Гриша.
Володе восемнадцать, он закончил профтехучилище; Калягину тридцать семь, работал бурильщиком в Тазовской экспедиции, семь лет назад уехал с Севера, закончил институт, преподавал в том самом училище, которое выпустило Володю;
Гриша Подосинин начинал в Грозном, на глубоких скважинах, ему двадцать семь.
Спать не хотелось. Мы сидели, прислушиваясь к звукам, доносившимся с буровой, — узнавали, читали их: бурение, проработка, наращивание, снова бурение — и говорили, перебивая друг друга:
— Вахта Ослина метров сто возьмет...
— И Уразумбетов со своими ребятами...
— И мы дали метров сорок...
Погас свет, блекла, остывая, спираль плитки, замолчал «Ветерок», и сразу же балок стал наполняться сырым холодом позднего сентября. Гриша сказал беззлобно:
— Автомат вырубился — и никто не шевельнется, чтобы свет в балки дать. Куда там — идет бурение!
Вдруг он предостерегающе взмахнул рукой и наклонил голову, прислушиваясь. Было тихо. Странно, тревожно тихо.
Буровая молчала.
Вошел Валера Михайлов, скептически покосился на банки с компотом, налил чаю.
— Суши весла, — сказал он. — Приехали. Вал фрикциона полетел.
— Новое же оборудование?! — удивился Калязин.
— Ага, — сказал Валера и отхлебнул чаю. — Новое. Только когда на восьмом номере — эта буровая ниже нас по реке стоит — вал запороли, его отсюда сняли. А сюда тот, отремонтированный, воткнули.
— Где ремонтировали?
— На базе. У них подшипника под руками не оказалось, и они плашку стальную выточили. А она не крутится, а катается. Все там изжевало. Какая-то каша... Сейчас себя кляну, — неожиданно сказал Валера. — Я же первый сюда прилетел, все тут облазил, знал, что вал чужой, крышку на коробке передач поднимал, все осмотрел, а этот подшипник не заметил!
— До восьмого номера сейчас не добраться, — сказал Калязин. — Раскисло все.
Валера допил чай и ушел. В балке было холодно и неуютно. Тихо застучал по крыше медленный дождь.
...Было половина второго ночи. Вахту мы начали с того, что, проползав минут сорок по пояс в грязи под буровой, выложили мостик от контейнеров к крутому трапу, ведущему в глиномешалку, и принялись таскать по скользким доскам скользкие мешки с графитом. Все равно это надо было сделать когда-то, и уж лучше сейчас, когда нельзя делать того, ради чего мы собрались здесь на берегу тихой речушки, которая, извиваясь, ползла через тундру к холодному морю. Одним словом, когда нельзя, невозможно было бурить. Мы перетаскали тонны четыре, открыли новый контейнер и вдруг увидели вдали расплывчатое пятно света. И бросились на край приемного моста, вглядываясь в темноту, как островитяне, заметившие в ночи зыбкие паруса корабля.
Однажды в кино я видел, как плывут бегемоты, — только ноздри видны над водой, похоже выглядел вездеход — пуговки фар светились над самой жижей, низкая кабина заляпана грязью, тент порван, но из кузова торчала торжествующая голова Валеры Михайлова.