Километров за тридцать до Аргунгу пришлось сбавить скорость: на дороге стало тесно, как на африканском базаре. Вместе со мной в одном направлении на ослах, верблюдах, тонконогих аргамаках, велосипедах, автомашинах ехали сотни людей. Весь этот поток, минуя Аргунгу, направлялся прямо к маленькому поселку в километре от него, перед въездом в который над дорогой перекинулась арка из жердей с надписью: «Добро пожаловать в фестивальную деревню!»
Комната, которую мне отвели в мотеле, длинном, одноэтажном доме с плоской крышей, была обставлена, по местным понятиям, почти роскошно. Слева от двери застланная каким-то серым больничным покрывалом узкая кровать. На стене над ней два портрета: главы государства и губернатора штата. Около окна, задернутого цветастой шторой, небольшой стол и два стула. Справа от окна ободряюще урчал в стене кондиционер, нагоняя в комнату желанную прохладу. Впору бы и отдохнуть с дороги, но как усидеть в номере, если рядом, за тонкой стенкой мотеля, готовилось экзотическое празднество.
Итак, первое я выполнил, до места добрался. Теперь полагалось осмотреться. Я вышел на улицу и очутился в центре фестивальной деревни. Напротив уставилась широкими окнами несколько необычная для этих мест постройка, похожая на большой барак, с вывеской над входом «Ресторан». От нее в разные стороны разбегались асфальтовые дорожки к легким баракам поменьше, которые в Нигерии носят название рест-хаузов — домов для приезжих.
— Санну да рана, батуре! (Добрый день, белый человек! (хауса).) — раздался вдруг рядом чей-то хриплый голос.
— Санну да рана, — машинально ответил я и обернулся.
Справа от меня (откуда только взялся?) почтительно склонился нигериец с впалыми щеками. Он заговорщически поманил ладошкой, затем спрятал руки под балахон и, не оглядываясь, направился к навесу неподалеку от мотеля. Заинтригованный, я последовал за ним. Вот оно что! На пестрых ковриках нигериец разложил свои товары. Батуре, считают местные торговцы, всегда при деньгах и падки на здешние сувениры. Почему бы не зазвать такого человека в лавку, глядишь, поддастся искушению, что-нибудь купит.
С ближнего коврика на меня, оскалившись, уставились высушенные крокодильчики. Тут же кольцами лежали чешуйчатые шкуры питонов, сверкали бисером браслеты, кошельки, пояса, сумочки. На отдельном коврике были разложены потемневшие старинные мечи в кожаных ножнах, копья с зазубренными наконечниками, охотничьи ножи. Как ни экзотичны были эти сувениры, они меркли рядом с резными масками из красного и черного дерева. Ничего злобного, угрожающего. Напротив, линии плавны, мягки, каждая из масок — искусное творение неизвестного мастера. Я было потянулся за маской, что показалась мне наиболее красивой, но вовремя остановился, вспомнив, что уже купил в Лагосе схожую с этой. Чтобы не огорчать торговца, выбрал для своей коллекции крокодильчика.
В фестивальной деревне было оживленно. По дорожкам не спеша прохаживались в одиночку и группами нигерийцы. Они о чем-то горячо спорили, весело смеялись, обнажая крепкие белые зубы. Преобладали мужчины. Большинство было одето в легкие хлопчатобумажные рубашки и шорты. В толпе выделялись важного вида нигерийцы в агбадах — длинных, до пят просторных балахонах.
Я пересек большую — впору в футбол играть — безлюдную площадь. На дальнем ее краю хлопал на ветру полотняный тент, укрывающий от жгучего солнца трибуну для почетных гостей. За деревней — всех она вместить не могла, к тому же большинству нигерийцев не по карману номер не то что в мотеле, но даже в рест-хаузах — табором расположились участники предстоящего празднества. На вытоптанной траве пестрели циновки, коврики, лежала снасть — сетки, натянутые на деревянные полуобручи, и калебасы — круглые, как шары, полые сосуды из тыквы. Дымились костры, в небольших котлах булькало какое-то варево, и ветер разносил вокруг аппетитный запах. Атмосфера была абсолютно будничной. Съехавшиеся рыбаки, казалось, и не думали о завтрашних соревнованиях. Одни хлопотали у костров, другие, собравшись в кружок, что-то горячо обсуждали, третьи проверяли снасти.
— Из каких мест? — спросил я одного из них.
— Подержи-ка! — попросил он, не отвечая на вопрос. Рыбак накинул на себя сетку и, сидя под этим кисейным колпаком, стал тщательно проверять ячейки. Я терпеливо ждал, понимая, что присутствую при ответственнейшем моменте, от которого, быть может, завтра будет зависеть очень многое.
— Из Имогу, нна укву (Господин (ибо).). Может, слышали? — соблаговолил наконец ответить нигериец, стягивая капроновой ниткой порванные ячейки.