Самому рыбаку, как выяснилось из разговора, попасть на фестиваль было бы не по карману. При самых скромных расходах для этого нужно сорок-пятьдесят найр, а ему и за два месяца столько не заработать. Но нигерийцы — народ отзывчивый, готовый, если нужно, отдать соплеменнику последнее. Моего собеседника, как самого достойного из деревенских рыбаков, выбрали на сходке и тут же пустили шапку, а точнее калебас, по кругу.
— Каждый штат прислал свою команду, с ними тягаться будет ой как трудно. Но и нас, одиночек, вон сколько, — рыбак указал на табор. — Повезет, так и моя деревня не будет обойдена почетом.
Вскоре сетка была залатана, и я распрощался с рыбаком, пожелав ему удачи.
Тропинка в выжженной саванне вывела меня к Аргунгу. На окраине за мной увязались курчавые мальчишки, которые бежали вприпрыжку и кричали: «Батуре! Батуре!» Нет, они ничего не пытались выпросить. Просто сам вид белого человека был для них развлечением. Аргунгу — городок низкий, приземистый, к тому же весь вязкий от песка. Проходишь, с трудом переставляя ноги, квартал-другой и словно на сказочном ковре-самолете переносишься в нашу старую Среднюю Азию. Только глинобитные дома с плоскими крышами и башенками по углам прячутся здесь за пышными кронами саванной пальмы дум и огненной акации. Каждый дом, как крепость, обнесен высокой стеной, скрывающей от постороннего глаза внутренний дворик. По улицам-расщелинам бродят козы, в пыли копошатся тощие, встрепанные куры. У встречного нигерийца я разузнал, как пройти к дворцу местного эмира. Но, увы, побывать там не успел. В Африке темнеет быстро. Красный диск повисел над мутным маревом, а потом скатился за горизонт, будто сдернул его с неба тот самый гоголевский черт, который уволок месяц в ночь перед рождеством. Пришлось возвращаться. В фестивальной деревне светились электрические огни, звучала музыка. Там, где на окраине расположились рыбаки, полыхали костры, поднимая столбы искр в звездное небо. Табор чем-то походил на военный лагерь накануне сражения...
С утра, едва солнце выползло из-за горизонта, фестивальная деревня пришла в движение. Хлопали двери мотеля и рест-хаузов, к стоянкам подруливали красноватые от пыли автомашины. На дорожках было тесно. Шли в пестрых национальных одеждах приехавшие на праздник гости. А мимо, обгоняя их, спешили рыбаки с сетками и калебасами. Подобно носильщикам, протяжно покрикивали, прося освободить дорогу, барабанщики, придерживавшие сбоку бочонки-тамтамы. Спрашивать, как пройти к месту проведения рыболовецкого чемпионата, не было необходимости. Толпа сама неудержимо несла меня к западной окраине фестивальной деревни.
Остались позади последние дома, по ногам захлестала жесткая трава. Впереди открылась река Рима. Она угадывалась по двум прерывистым полосам свежезеленого тальника, которые перегородили с севера на юг выжженную саванну. Утренние росинки еще не высохли и вспыхивали радужными блестками на листьях.
На левом берегу над рекой возвышалась еще одна трибуна. На деревянном помосте под тентом стояли плетеные кресла, к спинкам которых были пришпилены таблички с фамилиями местной знати. Под нею, почти у самого берегового откоса, находились весы — круглый, похожий на гигантский манометр диск с крюком, подвешенный на врытом в землю столбе. До другого берега было от силы метров сорок. Харматан не обмелил, не выпил реку, которая мощно несла свои воды, не потревоженные ни единым рыбьим всплеском. Если плыть вверх по течению, можно добраться до северной границы Нигерии, подступающей к окраинам Сахары. Напрямую же через саванну и пески до пустыни было и того ближе: каких-то полтораста километров.
Народ все прибывал, растекаясь вдоль берега вправо и влево от трибуны. Часть зрителей лодочники стали переправлять на другой берег в остроносых лодках. В моем воображении по пути в Аргунгу река виделась широкой. А тут при желании и мальчишка перебросит камень на другую сторону. В душе зашевелился червь сомнения: видимо, все эти россказни о громадных рыбинах — просто враки, рассчитанные на простаков. С досады я даже плюнул: зря потерял столько времени.
— Что с тобой, батуре?
Я резко обернулся. Сзади стоял дородный, с округлыми щеками нигериец.
— Да вот сомневаюсь, есть ли в этой речушке хоть бы малявки.
Брови у нигерийца поползли вверх.
— На фестивале впервые?
— Да.
— Понятно, — улыбнулся нигериец. — Отбросьте сомнения. Место это заповедное. После фестиваля на него накладывается табу до следующего праздника. Рыбы тут пропасть. Мы ее за буйный норов и силу называем «владыка воды». А по-ученому она именуется нильским окунем. Вот раньше... — Нигериец не договорил и, словно забыв обо мне, уставился куда-то в сторону. Взглянул туда и я — поднимая за собой шлейф пыли, к реке двигался кортеж всадников.