Шовель смотрел на него неотрывно. Этот человечек шагал к своей цели сквозь голод, чуму, потрясения, войны и несчастья, возрождаясь каждый раз заново.
«Боже, — мелькнуло у Шовеля. — Ты куда более мудр, мой сицилийский друг, чем все доны Джулианы на свете. Их великие замыслы только дым. А ты и твои бамбини, вы пребудете вечно...
Кстати, ты уверен, что Ромоло об этом не ведает? Он смотрит на тебя с веселым прищуром крестьянина, разыгрывающего дурака-туриста. Ты думаешь, что используешь его, а ведь это он доит тебя...»
Шовель возвратился в «Мэзон-Руж», принял душ, постирал воротнички рубашек и лег. День был тяжелый, он мало спал накануне. Потом этот сюрприз с письмом Левена. Страсть, нежность — чувства, которые, надо думать, были подлинными у стареющего человека, цепляющегося всеми способами за последнюю любовь. Ты заслужил, Левен... Только что? И во имя чего вершится суд?..
Мысли Шовеля погружались в сон.
Он проснулся как от толчка. Что такое? Ни звука. Кто-то пытался войти? Он тихонько встал и подкрался к двери. Тишина. Открыл. Никого. На балконе тоже пусто. Время без пяти двенадцать. Наверное, приснилось.
Нервы, нервы. Спать перехотелось. Он пошел в ванную, сполоснул холодной водой лицо. А может... У портье, конечно, есть телефоны девушек, но они все на учете в полиции.
Он спустился в холл. Где-то неподалеку от отеля было ночное кабаре — вывеска мелькнула, когда он шел от дома Левена. Действительно, в переулке горели красные неоновые буквы...
Официант провел его в полутемный зал и усадил за пустой столик.
— Двойное виски. И лед отдельно.
Три пары лениво танцевали ча-ча-ча. В углу, сдвинув столики, хохотала компания юнцов. Человек с седыми висками сидел перед пустой бутылкой.
Шовель пригубил свой стакан.
— Вы танцуете, месье?
Он повернулся на голос. Перед столиком стояла высокая шатенка. Видимо, двойная порция «Джонни Уокера» заставила дирекцию заведения отнестись к Шовелю с особым вниманием.
— Танцую. Но, может, вначале вы выпьете что-нибудь? Шампанское?
Девушка села. У нее были очаровательные скулы и то особое очарование, которое свойственно юным созданиям на окраинах немецкого мира, когда венгерская, французская и итальянская кровь добавляют живость голубым глазам и оттеняют белую кожу уроженок севера. Со вкусом одета — редкая вещь в наше время, когда молодежь рядится в клоунские тряпки.
Бармен откупорил бутылку «Мумма» шестилетней давности. Двести франков. Девушка стоит их.
— Вы дали обет молчания?
— Я выслушала уже столько бреда за вечер... А шампанское в самом деле чудесное.
Она говорила с чуть певучим эльзасским акцентом.
— Значит, мне предстоит монолог?
— В ночном клубе свой стереотип. Я заранее знаю, что вы мне скажете. Вы преуспеваете в делах, несмотря на идиота-начальника и коллег-завистников. Ваша машина — самая лучшая. Вы очень уважаете свою жену. Вы неотразимы, и, если я буду ласкова с вами, я не пожалею. Правильно?
— Увы! .Мои дела складываются из рук вон плохо. Свою машину я охотно сменил бы на любую другую. Я холост. И, не будучи по натуре оптимистом, я не слишком рассчитываю на ваши ласки.
— Неплохо. Обычно мужчины скорее дадут вырвать себе язык, чем признаются, что они несчастны. Правда, случается, они рыдают у меня на плече. — Она сделала паузу. — Я имею в виду пожилых. Молодые, те просто считают, что жизнь невыносима. Недавно один молодой человек выступал тут, как Симона де Бовуар. Я посоветовала ему утопиться. Это продлевает удовольствие при самоубийстве.
— Какая начитанность!
— Необычно для платной танц-партнерши, верно?
— Ага, я выиграл! Вы первой сползли на стереотип.
Она улыбнулась.
— Выиграли. И вашим призом будет танец.
На девушке из провинциального ночного клуба было черное платье с ниткой жемчуга — просто хозяйка хорошего дома.
Оркестр вкрадчиво начал блюз. Она легко положила ему на плечо руку. И чудо произошло. Это было словно короткое замыкание, та сладкая сердечная боль, которая проходит потом и не возвращается годами... Рука на плече стала чуть тяжелее.
Музыка смолкла, а они стояли еще несколько мгновений неподвижно. Неужели все? Чудо вздрогнуло вновь с первыми тактами. Оно не отходило от них, оно было приручено.
— Который час? — тихо спросила она.
Шовель повернул кисть руки.
— Два.
— Конец. Сейчас они сыграют марш, что в переводе значит: расплачивайтесь и катитесь вон.