О том, как жили люди в этом лагере, рассказывает книга воспоминаний «Таррафал. Свидетельства». Если бы не существовало никаких иных свидетельств преступлений фашизма, одной этой книги было бы достаточно, чтобы вынести самые тяжелые приговоры не только надсмотрщикам, палачам, охранникам, работавшим в этом лагере смерти, но и главарям режима, узаконившего эту изощренную и безжалостную систему унижения человеческого достоинства, изуверского физического уничтожения борцов за свободу.
Рисунки, открывающие книгу «Таррафал» и воспроизводящие облик лагеря тридцать шестого года, уже сами по себе дают наглядное представление о «нормальных условиях функционирования» этого лагеря смерти, ничем не уступающего, если не считать количества заключенных и отсутствие газовых камер, Майданеку, Треблинке или Освенциму.
Из книги «Таррафал. Свидетельства»:
«Черная пустыня. Обнесенный колючей проволокой прямоугольник размером двести на сто пятьдесят метров. Двадцать бараков из брезента. Не существовало тогда ни больницы, ни медпункта, ни столовой.
Воду доставали из колодца метрах в семистах от лагеря. У колодца собирались женщины и дети. Они приходили с бидонами издалека, брали воду и возвращались в свои деревни. Колодец был неглубокий. Вода, которую доставали в ведрах, вытаскивая их веревкой, выливалась, струилась по ногам женщин, обезображенным язвами, и вновь падала в колодец. Он был к тому же загрязнен экскрементами коз и ослов, которые приходили к колодцу на водопой. Когда шли дожди, потоки, несущиеся с гор, несли с собой трупы дохлых собак, крыс. Колодец находился на пути этих потоков, и вместе с его водой мы пили всю эту грязь, сбегавшую с гор к океану»
«Лагерь просыпался в пять часов утра Часовой у ворот десять раз ударял по куску рельса, подвешенному на проволоке. Еще не успевали затихнуть звуки металла, а второй часовой уже обходил бараки, стуча в двери
— Подъем! Поживее!
Мы прыгали с кроватей, натягивали брюки, обували башмаки — у кого они были — и спешили в туалет. Мылись тряпками, которые служили нам и полотенцами.
В пять тридцать снова гремели удары в рельс. Это был сигнал на завтрак.
В шесть часов раздавалась команда на первое построение. Перед нами появлялся начальник караула, окруженный охранниками.
— Головные уборы долой!
Так приветствовали не только коменданта лагеря, начальника караула, но и часовых, офицеров и солдат.
Мы сопротивлялись. Мы чувствовали себя униженными. Когда настали самые тяжелые времена, даже отказ снять соломенную шляпу означал много дней «жаровни», которая тут же назначалась охранником.
Когда по дороге на работу колонна встречалась с ослом, кто-нибудь из нас командовал;
— Головные уборы долой! Осел тоже человек!
И смеялись, когда осел ревел, словно отвечая нам.
После построения и приветствия охранников начиналось распределение по бригадам.
— Бригада в каменоломню!
— Бригада за водой!
— Бригада на дорогу!»
—
...Я видел эту каменоломню километрах в полутора от лагеря. Мы пришли туда с Франсишку Мигелом и Мануэлом Алпедринья на следующий день. В их глазах стояли трагичные картины прошлого. Зной. Солнце, от которого нет спасения. Худые как скелеты, доведенные до последней стадии изнеможения люди вяло взмахивали мотыгами. «Бодрей! Бодрей!» — покрикивает покуривающий сигарету охранник. Песок скрипит на зубах. Пот выедает глаза. Сил уже нет. Есть только одно желание — выжить. Дотянуть до вечера. Хотя бы до сегодняшнего вечера. Кто-то падает, харкая кровью.
— А ну, вставай, лодырь!
Приклад безжалостно бьет больного по голове.
Человек поднимается и снова падает, пытаясь нагнуться за оброненным ломом. Товарищи протягивают руки.
— По местам!
Он снова встает. И снова удары ломом о камень. Тупые, безнадежные удары. И солнце над головой. Солнце, от которого некуда деться.
Книга «Таррафал. Свидетельства» рассказывает.
«После охранников и москитов клопы были самыми жестокими врагами. Никаких химикатов у нас не было, мы проглаживали тряпье и одежду горячими утюгами.
Другим врагом были блошки, они въедались в ноги, отчего возникали фурункулы. Они причиняли нестерпимый зуд, и чтобы вырвать такой фурункул вместе с поселившейся внутри блошкой, приходилось вырезать и кусок здоровых тканей. Если не вырезать, возникало нагноение, что вело к ампутации пальца или даже ноги. Таких инвалидов на острове было много.