Ерофеич по-прежнему почти по пояс в блистере. Лишь изредка присаживается на откидную скамеечку-сиденье и вновь всматривается в поверхность моря.
Ведет наблюдение и Володя Стоянов, хотя принято контролировать море по очереди. Я пытаюсь понять, как все-таки видят они косяки, и торчу в стеклянном колпаке рядом с Володей.
— Вижу рыбу. Косяки лентообразные, грунт песчаный. Рыба идет к берегу...— говорит в эфир Ерофеич.
Я рыбы не вижу. Вернее, вижу все, кроме рыбы: заросли анфельции — сверху они темно-бурые, ярко-желтые песчаные участки дна, уходящие в глубину скальные образования, заросшие ярко-зелеными водорослями. А вот рыбы не вижу, и все тут.
— Где она? — шепчу Владимиру почти в ухо.
— Кто она?
— Рыба. Рыба где?
— Да вот, смотри...
Рябая от волн поверхность моря для меня одинакова. Отчетливо различаю на зеркале воды лишь тени облаков, словно плывущие в океан... Их я вначале принимал за косяки.
— Смотри,— показывает куда-то вниз Володя.— Вон буроватый сгусток... Да нет, это водоросли. Вот, справа. Пролетели... Вот, вот, смотри! Как запятая, видишь?
Вижу! Вижу жирноочерченную с одной стороны и рассеянную, будто горох рассыпали,— с другой, коричневую запятую. Она уносится под крылья, а впереди новый косяк, теперь уже в виде змейки...
— Это тоже косяк?
— Молодец. Косяк. А вот еще...
Но я уже не воспринимаю ничего. В глазах рябит, их застилают слезы. Как только не устают Ерофеич и Володя?
— Возьмите влево... Влево бери,— командует Шкуренко, и самолет валится на левое крыло.
Здесь, в воздухе над морем, Ерофеич главное лицо. И каждая его команда, как и команда Володи, когда Ерофеич отдыхает, выполняется незамедлительно.
— «Чайка», я — «Пятидесятилетие СССР». Пройдите, пожалуйста, вдоль залива Находка до Поворотного, а потом опять до Лихачева и к Аскольду.
— Понял...— Ерофеич нажимает кнопку, отключая «внешнюю связь».— Иваныч, пошли обратно. Вдоль берега до Поворотного...
— Ясно... Володя, прими наблюдение. Иваныч, пойдем перекусим...
Летчики, остававшиеся первые часы полета в полной форме, уже переоделись. На Юрии Ивановиче Тарасове, командире корабля, рубашка с короткими рукавами, спортивные брюки и тапочки. В тельняшке остался бортмеханик Александр Степанович Головнев. В спортивной майке с фигурами футболистов бортрадист Евгений Александрович Иванов. И лишь второй пилот Владимир Григорьевич Коновалов, он сейчас ведет самолет, и штурман Саша Ма-нашев в форменных рубашках. Но все до одного в тапочках, обыкновенных домашних тапочках.
— Восемь часов полета,— объясняет за летчиков Ерофеич.— Так проще и легче.
На обед мы расположились в просторном салоне. Завязался спокойный, неторопливый разговор.
— Здесь мы впервые, хотя на Дальнем Востоке мне, например, приходилось бывать. Но в основном на севере, в Магаданской области,— рассказывает Тарасов.— Мы сменили экипаж Александра Макаровича Грачева. Сегодня-завтра уже будем дома, в столице. Норму полетов выбрали. У нас ведь строго: в месяц не более ста летных часов. Будет наш Ерофеич с новым экипажем работать, а потом, наверно, опять мы прилетим...
— У нас вообще работа непостоянная,— говорит командир.— Ребята по всей стране летают. Геологов, геофизиков, моряков, строителей, газовиков обслуживаем. Антарктические экспедиции тоже наши. За границей работаем. Серьезная это организация — Мячковский ордена Трудового Красного Знамени объединенный авиаотряд воздушных сил...
В этом году,— продолжает свой рассказ Тарасов,— работали на севере, затем — Нижний Тагил, Уренгой. Трудились у газовиков-нефтяников. Возили грузы, оборудование, людей на Новый Уренгой. Грандиозная это стройка. А потом сюда. Море, собственно, для меня не впервой. На Балтике и Черном частенько летал с моряками. Принимал участие в обеспечении ледовой разведки во время хэдовых испытаний атомного ледокола «Арктика». А вот с рыбаками впервые...
— Давно с этим экипажем летаете?
— Два года уже. Ребята хорошие. Вместе более тысячи часов в воздухе. Примерно двести тысяч километров пролетели, считай, пять раз вокруг планеты.
— А сам командир сотню витков вокруг шарика сделал,— вступил в разговор Володя Стоянов.
— Ты за морем следи,— одернул своего помощника Ерофеич.
— А что смотреть-то? Туман опять...
Мы действительно летим в тумане, и по блистерам струятся ручейки.
— Иди обедать, Владимир. Я сам посмотрю,— говорит Ерофеич.
Минут через семь самолет вынырнул из тумана. В салоне стало светло.
— «Чайка», я — «Ураганный». Есть что-нибудь, Ерофеич?